– Жертвой, – поправил я.
– Проще сказать, половой тряпкой! А я, дуреха, ему верила… верила, когда он бессовестно расхваливал каждое мое несовершенное стихотворение. И все твердил: «Наденька, тебе пора стать членом Союза писателей России». Мол, созрела уже. И опять же для того, чтобы моя бедная обманутая головушка хмелела, туманилась, кружилась от липовой славы, а он бы в это время со своей пассией… И вот какой же… Все твои материалы обо мне (ты тоже хорош – не скупился на эмоции!) соединил в один. Сверху прибавил соответствующую шапку, а в конце тоже соответствующее дополнение: «Рекомендую такую-то…» И – твоя подпись. Содеял подтасовку, подделку… без твоего ведома и согласия… Я было воспротивилась. Он убедил, внушил, развеял сомнения (не зря же в райкоме просиживал!).
Она закурила:
– Вот и к никотину привыкла. Недавно, как узнала… А ты, ради бога, прости меня! И не переживай… не жалей… Не все в твоих заметках обо мне преувеличено. Суть схвачена, как о человеке. Я, правда, ромашка… синица… Спасибо тебе…
В наступивших сумерках на летней земле зачиналась иная жизнь. Окрест, по речному руслу, на угорах, на лугу под Ярыженской горой нарастало, полнилось, множилось многоголосье ночных божьих тварей. Со всех сторон, схлестываясь, перемешиваясь и вновь обособляясь в первозданное свое состояние, текли всевозможные запахи: гниющей в плесах шмары, поспевающих кувшинок, клевера, донника, полевых подсолнухов.
– Это твоя малая родина преподносит тебе свой дар за то, что ты воспел ее в своих произведениях. – Надежда сорвала пучок полынка. – Приложи к сердцу…
Первая Березовка. Где-то во дворах с ребяческой беспечностью крикнул петушок. Звезда размером с наливное яблоко явилась на небосклоне, помедлила, накалилась и, рассыпая лучинки, с нарастающей скоростью стала падать, осветив станицу и храм посреди, в который, взяв меня под руку, по твердой дорожке повела Надежда. Собственно, как таковой в полном понимании церкви не было, высились только кирпичные стены. Внутри полы устланы травой и цветами. Горело множество свечей, пахло ладаном, над головой ласково мерцало небо. Мы приблизились к иконе Божьей Матери. Божья Мать в трепещущих бликах света глядела на нас живыми, любящими глазами. Ее уста шевелились… И каждый из нас слышал Ее голос. Но смысл Ее слов для каждого из нас был неодинаков. Мне Она говорила о всепрощении к людям, ибо по Христу «они не ведают, что творят». Я держал в руке свечу. И моя седая голова тихо вздрагивала при каждой упавшей на лепестки капле воска, с язычком огонька на хвосте.
Какие вещие слова Матерь Божья говорила Надежде? Что ей слышалось, понималось душой? Это ее сокровенное.
Теперь мы ехали в Новую Анну.
– Я восстановлю церковь. К будущему лету вся округа осветится солнышком куполов и огласится благовестом колокола.
Город встретил и принял нас уже не такими, какими мы были в тот час, когда выезжали из него. Хотя сам он не поменялся: та же ущербность… угловатость… постылость… Но – стоп! Прочь, химера, меланхолия!
– О, какая она красивая! Она достойная ему пара! Сейчас в баре ты увидишь ее… и тоже влюбишься!
– Я однолюб – верен жене.
– Конечно, ты другой. Просто… я начинаю злиться, меня всю трясет от стыда, от бессилия. Как думаешь, мне продолжать писать стихи?
– Делай то, что Она тебе сказала… – И я перстом указал в Небо.
Тихоня
– Сынок, все сидишь да сидишь дома! Сходил бы куда…
– Неохота.
Мать чаплей растолкала, распушила в пригрубке кизяки, чтобы горели спорней, жарче.
– Невесту себе подыскал бы. Вон Зоя…
– Не нужны они мне!
– Да как же так? Ты вьюноша! Пора бы!