– Да был он уже… – встряла Анастасия. – Прожили вместе два года, и он сбежал к другой. Назвал причину: детей я не рожаю. Но это не так. Свекровь меня уважала и из дома не проводила. А сына осуждала. Со свекровью мы за станицей собирали разные травы и цветы. Из них она делала отвар и давала мне пить. Не знаю, с этого или ни с этого, но я родила ребенка – зачат он был еще с мужем. Да только он не вернулся. Зачем же ему красивую женщину менять на уродину? Я все понимала. И обиды на него не держала. И поныне не держу. Судьба распорядилась… Сейчас у него трое детей, и он по-настоящему счастлив. А бедная добрая свекровь скончалась в тот день, когда моя дочка появилась на свет. Может, от радости старое сердце не выдержало… Царствие ей небесное!

Я слушал Анастасию и мысленно повторял некогда волновавшие ее строки из «Лествицы». Да, ее слезы, ее печаль были искренни и святы. Очевидно, она любит Блока и сама сочиняет… Но чтобы все как-то связать… концы не сходились… чего-то не хватало…

Проскрипела калитка… Я поднял взор. И удивленно ахнул!

– Опять ты? Зачем пришел? – спросила меня девочка. Та девочка, которая обрывала чужие цветы и хоронила их на поляне.

– Случайно…

– Ври больше!

– Дочка, не дерзи… Вы, чай, знакомы?

– Он следил за мной… Пришел узнать мою тайну? Не узнаешь! Я ее и в могилу с собой унесу!

Ее лицо неприятно гримасничало, морщилось… В щель между кривыми досками изгороди настороженно подсматривал пес – глаза его были налиты кровью. Если бы его не удерживал поводок, то он уж точно разорвал бы меня в клочья.

Не могу верно сказать, почему раньше я не интересовался классической музыкой. То ли еще «не дорос» сознанием, пониманием… и не доходило, не задевало, а между тем душу и тело переполняло здоровьем, радостью, благополучием. И кажется, я постоянно пребывал в ликующем, счастливом расположении духа и с наивной, непреходящей непосредственностью жадно улавливал, впитывал слухом и зрением радужное соцветье окружающей меня жизни.

Но вот свершилось, как бы попроще выразиться… Словом, сильные звуки Чайковского в прямом смысле потоком пролились на мою полинявшую голову – музыка проникла в квартиру через бетонную толщу потолка со второго этажа. Там жили вдовая женщина и ее восьмилетняя дочка Нина. На пианино играла Нина. И я знал, что она посещала музыкальную школу. Возможно, в ее исполнении присутствовали элементы несовершенства, ученичества. Я профан, чтобы давать ту или иную оценку в данной области искусства. В ту минуту я и не задумывался об этом, а размеренно, без насилия и напора был поглощен, втянут, околдован доселе неведомой, чудной стихией. Я оставил все дела. Сел в кресло. И слушал, слушал… с тем затаенным, высшим восторгом неожиданно раскрывшейся исконной тайны. Какая чудотворная, целительная, струящаяся мелодия! Я слушал ее… и жизнь моя как бы повернулась вспять: нажитые боли, беды, трагедии куда-то отступили, провалились, рассеялись. Вновь в груди полнокровно, нежно, молодо стучало сердце, кожу на лице и руках омывало, благолепно освежало ключевой ромашковой прохладой!

С этого времени, как только наверху начинало играть пианино, я умащивался в кресле и наслаждался энергичными, протяжными звуками Баха, Бетховена и того же Чайковского. И великодушно мысленно благодарил маленькую девочку-соседку. Порой меня так переполняли чувства, что я был не в силах сдержать слез, и они тепло катились по щекам, облегчая, заглушая душевные страдания, недомогания. Нина стала для меня драгоценным человеком. Я проникся к ней по-отцовски и по-человечески благодарной любовью. Когда она возвращалась из школы, я встречал ее у подъезда и, обняв за худенькие плечи, провожал до порога. Мы не тотчас расставались. Снизу вверх она смотрела на меня большими голубыми глазами, и в них всплескивалась осененная доверительностью детская веселость. «Ну, пока!» – по-взрослому крепко сжимала запястье моей руки, обещающе-задорно подмигивала длинными ресницами: она знала о моей «слабости»… Я, рискуя покалечиться, по ступенькам соскакивал вниз, врывался в свое жилье. И сверху начинала литься желанная музыка.