В этом «уходе» мы, конечно, следовали древней индийской традиции – традиции, которой последовал сам Будда примерно двадцатью пятью веками ранее. На самом деле, и до, и после того, как мы с товарищем бросились в океан духовной жизни вместо того, чтобы колебаться и сидеть на берегу (если изменить метафору), я очень хорошо понимал, что, сменив жизнь мирянина на жизнь бездомного, мы следуем личному примеру самого Будды, а также многих его ближайших последователей, и осознание этого вдохновляло и возвышало меня. «Уход» самого Будды был закончен у подножия Дерева Бодхи, когда он достиг Высочайшего Просветления, которое последние шесть лет было предметом его «благородных исканий». Что касается его последователей (которые «ушли из мира» либо до встречи с ним, либо после обращения к Прибежищу в Трех Драгоценностях, услышав его учение), некоторые достигли Просветления, а другие нет, в зависимости от того, насколько верно они следовали указанному им Пути. С течением времени, и особенно после паринирваны или «Великой кончины» Будды, обращение к Прибежищу, «уход» и даже «монашество» в более узком, формальном смысле стали все больше отождествляться друг с другом (как все более и более отождествлялись друг с другом Сангха или Духовная Община и монашеский орден). То, как это случилось, – долгая история, и сейчас у меня нет времени об этом рассказывать. Я упомянул об этом лишь потому, что я хочу подчеркнуть, что на этом этапе истории моего обращения к Прибежищу я еще не прояснил для себя подобные вещи. Несмотря на то, что я принял Паншил от У Титтилы, я не осознал, что обращение к Прибежищу – центральный, решающий шаг буддийской жизни (человек не обращается к Прибежищу, потому что он буддист, а становится буддистом, потому что обратился к Прибежищу), и что «уход» и «принятие монашества» имеют духовное значение и ценность лишь в той мере, в которой они являются выражением обращения к Прибежищу. Я не осознал, что «уход» далек от простого отказа от семейной жизни, на деле он состоит в выходе личности – осознающего себя, эмоционально позитивного и ответственного человеческого существа (если называть лишь некоторые из характеристик) – из матрицы группового, чисто коллективного существования.

Поскольку я не осознал этот последний момент, для меня, как и для многих буддистов на Востоке, следующий шаг после «ухода» (который в любом случае формально подтверждается посвящением шраманеры или «послушника») заключался не столько, как это на самом деле должно было случиться, в поиске и присоединении к (духовной) общине тех, кто обратился к Прибежищу и совершил «уход», сколько в принятии посвящения бхикшу и, следовательно, полном вступлении в монашеский орден. Так что неудивительно, что мой друг и я, совершив «уход», не только хотели изучать буддизм, но также хотели получить посвящение бхикшу. Первоначально мы собирались изучать буддизм и, если возможно, получить посвящение на Цейлоне, и по прибытии в Дели мы, соответственно, тут же отправились на юг. Но в Коломбо, однако, нам отказали во въезде в Цейлон и вынудили нас вернуться в Южную Индию, где, после некоторых интересных приключений, мы поселились в заброшенном ашраме в окрестностях города Муваттупужа, в штате Траванкор, где оставались пятнадцать месяцев.

Спустя годы трудно не ощутить, что провал нашего первоначального плана, на самом деле, был примером того самого «скрытого благословения», поскольку крайне маловероятно, что мы бы нашли в Цейлоне нужные условия для нашего духовного развития. Во время нашего пребывания в Муваттупуже мы большую часть времени обучались, медитировали и размышляли, и так я пришел к более ясному пониманию Дхармы, в особенности представленной учениями о зависимом происхождении (обусловленном совозникновении), Четырех благородных истинах и Трех характеристиках обусловленного существования, а также более четко осознал тот факт, что являюсь буддистом. Это более ясное понимание моего духовного положения, если это можно так назвать, частично появилось в силу того, что во время пребывания на юге Индии я был окружен индуистами различных каст и сект (нескольких индийских христиан вряд ли можно принимать в расчет) и совсем не общался с буддистами – поскольку мой товарищ, будучи по рождению брахманом, еще не полностью освободился от своих индуистских ограничений. На самом деле, я вообще не общался ни с какими буддистами с отъезда из Общества «Маха Бодхи» примерно двумя годами ранее. Несмотря на столь длительную духовную изоляцию, моя верность буддизму, однако, оставалась непоколебимой. Она лишь стала более крепкой и укоренилась глубже, чем когда бы то ни было, так что к тому моменту, как наше пребывание в Муваттупуже подошло к концу, я вновь подумывал о посвящении, серьезнее, чем когда бы то ни было, как и мой друг. Тем не менее, хотя и думал о посвящении, я все еще воспринимал его не как поиски духовной общины и принятие ее, а как принятие посвящения бхиккху и присоединение к ордену монахов. Другими словами, я так и не понял, что для буддиста сам акт «ухода» является переходом от группового или чисто коллективного существования, представленного мирской жизнью, к выходящему за рамки коллектива, но совместному существованию в духовной общине. Я не осознал этого, потому что на этом этапе у меня не было ясного понимания разницы между группой, состоящей из простых членов группы, и духовной общиной, состоящей из личностей в обозначенном мною смысле. Поскольку я не осознал ясно это крайне важное различие, я не мог предположить возможности того, что, став монахом и вступив в монашеский орден, я стану не «членом» духовной общины, а лишь членом