– Скажи, скажи, переломи себя, – раздражённо приставал отец.

– Ну скажи, Катя, – проговорил слабый женский голос.

– Разве она скажет… Три года жили одни, делали, что хотели… У проклятая! – крикнул он, сразу приходя в ярость. – Дьяволы, переломи, говорю, себя!.. Не хочешь, не хочешь!..

Судорога теснила мне грудь. Зуб на зуб не попадал от лихорадочной дрожи. Я почти не владел собой.

– Ещё!.. Ещё!.. – обезумев, шептал я, чувствуя, что ещё одно слово, одно движение за стеной, и я упаду в обморок.

– Не хочешь, – уже с каким-то злорадством хрипел за стеной голос.

– Папка… я… я не буду… папка, – торопливо залепетала девочка.

– Нет, врёшь теперь…

Раз, два… раз, два… Едва внятные удары по голому телу долетели до моего сознания. В исступлении рванулся я с постели и вбежал туда…

Высокий рыжий мужчина держал трепетавшую от страха и слёз Катю, зажав коленями, и со всего размаха бил то по одной, то по другой щеке.

– Не смейте, слышите… Я вас задушу!.. – в бешенстве крикнул я, выхватив девочку за руку.

Высокий мужчина встал, улыбнулся и заморгал глазами.

– Я, собственно, для её же пользы, – пробормотал он, – потому, три года…

Но я уже не слыхал его… Я бросился вон на улицу. Без памяти перебежал несколько раз с одной стороны на другую. Черта была уничтожена. Всё во мне было само по себе. Я сознавал одно: надо уйти! Куда-нибудь, как-нибудь, неизвестно зачем, но уйти, уйти, во что бы то ни стало! В совершенном исступлении, задыхаясь от нервных спазм, сам не зная куда, летел я по тусклым туманным улицам. Мерещилась холодная, бесстрастная река, с суровыми полузастывшими волнами; вечное безмолвие, страшное упокоение. Бесстрашный образ с дьявольской силой притягивал к себе и предчувствием покоя наполнял мою грудь…

Вдруг почти лицом к лицу я столкнулся с Родионовым – это был мой товарищ по университету, болгарин.

– Здравствуйте, – сказал он, крепко стиснув мою руку.

– Да-да, здравствуйте, – пробормотал я, рванувшись дальше.

Но он удержал меня.

Почему я его встретил? Именно его и при таких обстоятельствах?

Глупый вопрос, скажете вы: случайность и больше ничего. А что такое случайность? Видите ли, я не то что фаталист, но иногда, когда что-нибудь совершается очень неожиданное, совсем что ни на есть случайное, мне начинает казаться, что это не случайность какая-то там, а именно то самое, что должно было случиться, что я даже знал, что это случится, и что всё, что я затем делаю, уж не я делаю, а так, как тому положено быть.

– Странная встреча, – нервно усмехаясь, сказал я.

Встреча действительно была какая-то необычайная. У меня даже мелькнула мысль: не галлюцинация ли это?

– Странная встреча, – снова повторил я, пугаясь своего голоса и чувствуя, что на глазах моих выступают холодные слёзы.

– На вас лица нет, – шёпотом сказал Родионов, не выпуская мою руку.

– Я не здоров, но и вы… вас узнать нельзя.

К величайшему моему изумлению, нижняя челюсть его начала вздрагивать, глаза стали странно-узкими, и звук, похожий на сдавленный смех, шипя вырвался из его груди.

– Позвольте, вы расстроены… может быть, хотите пройтись, – забормотал я.

Но он, не двигаясь с места и, видимо, делая страшные усилия овладеть собой, совершенно чужим голосом сказал:

– Я сейчас получил письмо… мой брат, помните, Георгий, убит в Македонии турками.

Ни один нерв не дрогнул во мне. Словно всё это было именно так, как я ожидал. И совершенно для себя неожиданно, как заводная кукла, я проговорил:

– На днях я тоже еду в Македонию.

Родионов вскинул на меня глаза, схватил за плечи и что-то хотел сказать, но не мог.

– Знаете, заходите завтра ко мне, – сказал я.