Хотел бы жить не далеко от Вас. Боюсь тоски по родине. Собираюсь в Германию. Можно ли достать визу?

Жена осталась в Питере, боюсь, что она на Шпалерной[66]. Союз писателей обещался о ней заботиться. Денег у меня с собой 200 марок и золотые часы еще на 1000. Мой адрес: Killomaki, karаnten.

Здесь я буду две недели.

Или на моего дядю:

Финляндия. Raivolo. Tyrsevo Pyhtale tee Aleksander Shklovsky.

Не знаю, как буду жить без родины.

Во всяком случае, я пока избежал судьбы Гумилева[67].

16 марта 1922 год.

Посылаю Вам свою книгу[68].

Дорогой Алексей Максимович.

Пишу Вам второе письмо.

Сообщаю на случай, если первое пропало. Я убежал из России 14 марта. Меня ловили по Петербургу с 4 [по] 14 марта.

Сейчас нахожусь в карантине в Финляндии.

Через четыре дня выйду и месяц проживу в

Finland.

Raivola. Jug. A. Shklovsky. } адрес

Fur Viktor Shklovsky

По ночам еще кричу.

Снится мне, что меня продал провокатор и меня убивают.

Не знаю, что делать дальше.

Все мои дела, книги, друзья в Петербурге.

Так как Семенов все равно напечатал многое из того, что я делал, то я хочу написать об этом книгу.

Я напишу лучше.

Сижу сейчас в полном непонимании, что писать, где писать, как писать.

Сижу без денег.

Носить доски мне не хочется.

Это скучная работа.

Серапионы остались в России в печали и тесноте.

Дорогой Алексей Максимович, жду Вашего ответа, что Вы мне посоветуете.

Я хочу работать в журналах.

Жить хотел бы в Праге или в Берлине, чтобы доучиться у европейцев.

Жду ответа.

В Финляндии жить скучно, как в передней, и все чужое.

На две-три недели зацеплюсь у одного своего дяди.

Жена в Петербурге, очень скучаю без нее.

Хочу увидеть Ваши глаза и усы и поговорить в Вами.

Неужели я потерял Россию навсегда.

Поговорите в Зи<новием> Исаевичем[69], не может ли он сделать что-нибудь для меня, т. е. купить рукопись.

Поклон Марии Федоровне и Варваре Васильевне[70].

Сижу в карантине в странной компании: 40 % карантина – старухи старше 70 лет, которые переехали границу нелегально.

Потом беглые офицера, жены, ищущие своих мужей, женщины, едущие в Италию, и два мальчика, которые убежали за границу так, как раньше убежали бы к индейцам.

Белья у них с собой нет, а есть учебник географии на немецком языке и логарифмы.

Привет всем.

Отвечайте мне.

Виктор Шкловский.

25 апреля[71].

Сейчас приехала баронесса Икскуль[72], передала мне, что жена моя арестована. Что делать?

Адрес мой: Raivola. Finland. Schklovsky.

Сижу у моря и жду погоды.

Сильно одинок. Жена на Шпалерной. А я отрезан от России. Не знаю даже кому я нужен. Выживать же меня из России никому не нужно. Отдыхать не умею.

Живу без событий. Не пишется. Желание одно – попасть, если не в Россию, то хотя бы в русскую литературную среду.

Хлопочу о визе в Германию.

То, что написал Г. Семенов, не правда: все выглядело иначе.

Может быть, не лучше, хочу писать об этом книгу.

Русская эмиграция, краешек которой я видел… тоже ничего не понимает.

А на иронии не проживешь.

Если бы я верил в русский суд, я поехал в Москву.

Но я не хочу увеличивать вину Кремля. Я великодушен.

Пережил страх. Переживаю скуку. Жду ответа.

3 апреля.

Виктор Шкловский.

Мой роман с революцией глубоко несчастен.

На конских заводах есть жеребцы, которых зовут «пробниками».

Ими пользуются, чтобы «разъярить» кобылу (если ее не разъярить, она может не даться производителю и даже лягнуть его), и вот спускают «пробника».

Пробник лезет на кобылу, она сперва кобенится и брыкается, потом начинает даваться.

Тогда пробника с нее стаскивают и подпускают настоящего заводского жеребца. Пробник же едет за границу заниматься онанизмом в эмигрантской печати