– Это очень интересно, – доброжелательно произнёс Мартин. – Присылайте, когда текст будет более или менее готов, и мы всё обсудим.

Потом он ходил взад-вперёд по кабинету Пера, обсуждая книгу об арт-рынке восьмидесятых. Они собирались дать на обложке «Умирающего денди» Дарделя, но в «Натюр & Культур» должна выйти биография художника, где эта картина тоже будет на обложке. Пер предпочёл бы какую-то из работ Густава, ведь его прорыв тоже так или иначе связан с этим пузырём на рынке искусства. Сама по себе идея звучала неплохо. Но Густаву могло не понравиться то, что его ставят рядом с «рынком», о чём он, разумеется, поначалу не скажет. Он согласится, потому что его попросит Мартин. А потом расстроится и больше не сможет молчать. Его придётся хватать за плечи, трясти и говорить, что это всего лишь чёртова книга, и если он не хотел помещать на обложке свою картину, он, чёрт возьми, должен был сказать!

– Но с тем же успехом он может разозлиться, если мы ему не предложим, – вздохнул Мартин. – Ладно, ещё вернёмся к этому. Мне нужно в Салухаллен [2]. У Элиса день рождения, и он захотел котлеты из ягнёнка.

– А разве он не стал вегетарианцем? – спросил Пер.

– Видимо, ягнятина идёт у него отдельной статьёй.

На улице ещё не стемнело. Мартин не мог припомнить, когда в последний раз уходил с работы при свете дня.

Собирая вещи, он посмотрел на стопку книг, которые привёз с Лондонской ярмарки. Английские и французские он посмотрит сам, но тот немецкий роман нужно кому-нибудь показать. Он подумал о дочери. Возможно, Ракель найдёт время прочесть.

Книга лежала на самом верху стопки. Ein Jahr der Liebe – несмотря на скудные познания в немецком, дешифровать слова ему удалось: «Год любви». Так себе название. Но с немецким издателем Ульрикой Аккерманн он знаком много лет, а она с несвойственной ей настойчивостью повторяла, что это «очень хороший роман, который наверняка вам подойдёт». Осталось в этом убедиться. Меньше двухсот страниц. За две-три недели Ракель должна справиться.

Не понимая ни слова, Мартин пробежал глазами несколько строк, и в ушах у него зазвучал голос Сесилии.

Гул в Салухаллене поднимался до сводчатого потолка. Расстёгнутые пальто и куртки, снятые шарфы, перчатки, зажатые в руке во время разговора с продавцом через прилавок. Мартин ждал, пока ему нарубят мясо, когда краем глаза заметил женщину. Тот же рост, стрижка паж, волнистые волосы. Мгновение – и он чуть не рванул за ней следом. Это же…

Нет, велел себе Мартин. Этого не может быть. Он слегка потряс ногами поочерёдно, будто возвращая себе способность ими управлять. Сейчас она повернётся, и всякое сходство исчезнет. Смотри же, она оглядывается…

Разумеется, он видел это лицо впервые. Острый взгляд и чёткие линии ложбинки между носом и верхней губой. Замшевые перчатки цвета морской волны, сумка на сгибе локтя, сейчас она придёт домой к семье, в Аским или Билльдаль, усядется с бокалом вина, раздражаясь на мужа, который будет суетиться на кухне и вечно чем-то стучать, хлопать, и неважно, что она много раз объясняла ему, что её уши этого не выдерживают и что ей попросту больно… а потом она спросит у детей, как в школе, и не услышит ни слова из того, что те скажут в ответ.

Они встретились взглядами, и он тут же посмотрел в сторону, как будто просто изучал помещение, задержавшись пару секунд на ней. Взял свою ягнятину и поспешил к выходу.

Солнце спустилось. Мартин стоял в потоке света, щурясь, пока пульс снова не стал ровным. Он пойдёт домой пешком. Обычно это помогает.

Каналы покрывал толстый слой льда, по улицам гулял пронизывающий ветер. На перекрёстках и в парках лежали кучи грязного снега. Деревья расчерчивали бледно-голубое небо голыми ветками. Мартин прошёл мимо «Хагабадет