Потом медленным, робким взглядом он нашел свою мать, улыбающуюся, в синем платье, с синим автомобильным шарфом, накинутым на шапочку и волосы. Он подскочил как только мог выше, сцепил ноги у нее за спиной и обнял ее. Он услышал, как она охнула, почувствовал, что и она его обнимает. Его глаза, темно-синие в эту минуту, смотрелись в ее, темно-карие, пока губы ее не прижались к его брови, и, стискивая ее изо всех сил, он услышал, как она закашлялась, и засмеялась, и сказала:

– Ну и силач ты, Джон!

Тогда он соскользнул на землю и бросился в дом, таща ее за собой.

Уплетая варенье под старым дубом, он заметил в своей матери много такого, чего, казалось, никогда раньше не видел: щеки, например, цвета сливок, серебряные нити в темно-золотистых волосах, на шее спереди нет шишки, как у Бэллы, и во всех движениях что-то мягкое. Он заметил также черточки, бегущие от уголков ее глаз, а под глазами красивые тени. Она была ужасно красивая, красивее, чем Да, или мадемуазель, или «тетя» Джун, или даже «тетя» Холли, которая ему очень понравилась; даже красивее, чем румяная Бэлла, – та, пожалуй, уж слишком костлява. Эта новая красота матери имела для него какое-то особенное значение, и он съел меньше, чем собирался.

После чая отец захотел пройтись с ним по саду. Он долго разговаривал с отцом о всякой всячине, обходя свою личную жизнь: сэра Ламорака, австрийцев и ту пустоту, которую он ощущал последние три дня и которая теперь так внезапно заполнилась. Отец рассказал ему о месте, называемом Гленсофантрим, где побывали он и его мать, и о маленьких человечках, которые выходят из-под земли, когда бывает совсем тихо. Маленький Джон остановился, расставив пятки.

– А ты правда веришь в них, папа?

– Нет, Джон, но я думал, может быть, ты поверишь.

– Почему?

– Ты моложе меня; а они ведь эльфы.

Маленький Джон прижал палец к подбородку.

– Я не верю в эльфов. Никогда их не вижу.

– Ха, – сказал отец.

– А мама?

Отец улыбнулся своей странной улыбкой.

– Нет, она видит только Пана.

– Что это «Пан»?

– Козлоногий бог, который резвится в диких и прекрасных местах.

– А он был в Гленсофантриме?

– Мама говорит, что был.

Маленький Джон сдвинул пятки и пошел дальше.

– А ты его видел?

– Нет, я видел только Венеру Анадиомейскую.

Маленький Джон задумался. Венера была у него в книге про греков и троянцев. Значит, Анна – ее имя, а Диомейская – фамилия? Но когда он спросил, оказалось, что это одно слово и значит «встающая из пены».

– А она вставала из пены в Гленсофантриме?

– Да, каждый день.

– А какая она, папа?

– Как мама.

– О, так она, наверно…

Но тут он запнулся, бросился к стене, вскарабкался на нее и сейчас же слез обратно. Открытие, что его мать красива, было тайной, которую, он чувствовал, никто не должен узнать. Но отец так долго курил сигару, что он наконец был вынужден спросить:

– Мне хочется посмотреть, что мама привезла. Можно?

Он выдумал этот корыстный предлог, чтобы его не заподозрили в чувствительности, и немножко растерялся, когда отец посмотрел на него так, словно видел его насквозь, многозначительно вздохнул и ответил:

– Ну что ж, малыш, беги, люби ее!

Он пошел нарочно медленно, а потом пустился бегом, чтобы наверстать потерянное время. Он вошел к ней в спальню из своей комнаты, так как дверь была отворена. Она стояла на коленях перед чемоданом, и он стал рядом с ней и стоял тихо-тихо.

Она выпрямилась и сказала:

– Ну, Джон?

– Я думал, зайду посмотрю.

Обняв ее еще раз и получив ответный поцелуй, он влез на диван у окна и, поджав под себя ноги, стал смотреть, как она распаковывает чемодан. Этот процесс доставлял ему не испытанное дотоле удовольствие – и потому, что она вынимала заманчивого вида пакеты, и потому, что ему нравилось смотреть на нее. Она двигалась не так, как другие, особенно не так, как Бэлла. Из всех людей, которых он видел в жизни, она, безусловно, была самая прекрасная. Наконец она покончила с чемоданом и встала на колени перед сыном.