Родион помолчал, посмотрел в глаза Илье Васильевичу:

– Я человек в силу своего огромного негативного опыта очень осторожный, и вам бы советовал быть поаккуратней в суждениях. Хотя не люблю советовать, не учили. А работать мы будем. У меня хорошие отношения с директором департамента по селу, как только все решим здесь, пойду к нему, нужны контакты с поставщиками техники. И не в лизинговые кампании, это большие переплаты. Подберу толковых людей, поедем за рубеж, будем брать комплексами, чтобы ничего не изобретать. А по скоту попрошу вас свести меня с хорошим хозяином, у кого есть чему поучиться. Найдем такого?

Илья Васильевич встал:

– Обязательно найдем, я уже знаю, кто вам подойдет. И к сведению: я сегодня освободил от должности Пантюхина. Он обещал жаловаться на вас и на меня, но не думаю, что это может иметь последствия. Вы сегодня в город? Счастливого пути.

Гузель сходила в приемную комиссию медицинской академии и вернулась в слезах. Солидная дама просто сказала, что граждане иностранных государств принимаются по особой программе, и прежде всего надо решать вопрос с оплатой за учебу. Она сказала, что узбеки должны учиться в Узбекистане, комиссия не располагает документами относительно иностранцев

– Ата, я видела нескольких кавказских парней, они тоже сдавали документы, и с ними говорили ласково, даже с уважением. Почему так со мной поступили, ата? Мне никогда не стать врачом, никогда!

– Успокойся, дочь моя, надо думать. Наверное, наш президент плохо принимал русского президента, наверно, колол тощий барашек и готовил плохой плов, только так можно обидеть гостя. Я пойду к этой женщине и спрошу, почему моя дочь не может учиться на врача здесь? Разве я плохо работал в своем колхозе? Разве не отдавал я свой хлопок в ведомость Рахима или Абдуллы, которые пили вино и ели шашлык в чайхане? Отдавал, потому что их отец был власть, а я всегда уважал власть. Потом оба сына получили большие звезды и уехали в Ташкент. А я поехал в Москву, на выставку, и привез в подарок твоей покойной матери швейную машинку от электричества, а электричество к нам пришло, когда Марьям уже не стало, и ты училась шить халаты и шаровары. Помнишь ли ты то время?

Гузель кивнула, но ответила:

– Ты не о том говоришь, ата. То было другое время.

– Время не бывает другим, оно всегда одно, это люди делают его плохим и хорошим. Я скажу этой женщине, что мы все дети одной страны, это большие начальники все перепутали и стали султанами. А народы нельзя отгородить забором. Я скажу ей: у меня в кишлаке были два соседа, один таджик, второй русский, помнишь Федора, который служил в армии и женился на дочери Исмаила? Разве были у нас заборы? Разве не шел ко мне в гости Рахмон или Федор прямо через виноградники? Или хоть один раз я приготовил плов и сел кушать один, не крикнув соседям, что пора мыть руки и садиться за достархан? Тогда почему моя дочь не может учиться на врача, если сам Аллах дал ей дар исцелять людей?

Гузель кивнула в знак согласия с отцом, понимая, что сейчас никто не сумеет его переубедить, и ушла в свою комнатку. Она не знала, что делать дальше. Оставаться в городе и помогать отцу, да, это надо, это ее долг перед младшими братьями и сестрами, которые ждут в кишлаке их скромные деньги, чтобы купить новые одежды и книги для школы. Спасибо соседям, они помогают, ведь старшей Байгуль только четырнадцать лет. Но тогда придется смириться с такой жизнью и навсегда забыть о медицине. Придется вернуться в кишлак, Остон пишет, что после службы в армии приедет за нею, и они сыграют свадьбу. Остон добрый, заботливый, но в душе у Гузель его нет, в ней вообще нет мужчины, потому что все думы только об учебе. И теперь все кончено, надо смириться, успокоить отца, а то он пойдет в приемную комиссию и будет громко доказывать, что его дочь должна стать врачом.