Его слово просто и понятно всякому, живя среди народа, он приводит в литературу многое, уже забываемое под давлением сухой культуры. Причём это не демонстрация или вычурность, а естественный процесс, и он приятен, слово ласкает слух, слово возрождается и может вернуться в сельский обиход.

Проза Николая Олькова пронизана юмором и иронией, но это не та «ироническая проза», заполонившая книжный рынок. Здесь всякое дерзкое слово к месту.

Идет собрание по роспуску совхоза, выступает ветеран, местный балагур, его пытается одёрнуть представитель власти и называет дедом:

«– Какой я тебе дед? Ежели бы у меня был такой внук, я бы удавился в ближайшем туалете, чтобы приличные места не осквернять… Ваш брат премного преуспел, как говаривал наш парторг Володимир Тихонович, не тем к ноче помянутый.

– Он что, умер? – испугался кто-то.

– Живой, но дело его погибло. Сейчас вот вроде поминок справляем».

Автору легко даются диалоги, хотя точнее следовало бы сказать, что они читаются легко, с головой выдают героев, их характеры, настроения. В разговорах героев много действия, они динамичны, сильно продвигают повествование, несут большую информационную нагрузку.

Вот описание деревенского застолья по поводу возвращения с фронта солдата из повести «Сенокосная пора»:

«Михаил уже выпил за встречу с домашними, с соседом, теперь сидел за столом красный, потный, поминутно рукотёртом вытирал лицо и грудь, гремя медалями.

– Сынок, ты сними гимнастерку-то, жарынь такая, – заботилась мать.

– Нельзя, маманя, – смеялся Михаил. – Я же еще солдат, поскольку состою на воинском учете. Да и народ пусть посмотрит, что сын у тебя в окопах не сосредотачивался, а всегда шел в авангарде.

– Грамотный Мишка стал, – дивились соседи. – Будет теперь Настя, как за каменной стеной.

– Женить его надо.

– А может, он на производство пойдет.

– Не пустят из колхозу…

– Хорошо – спросит, а то сам уйдёт…

– Мне, товарищи дорогие, и в деревне места хватит, – услышал разговор Михаил. – А с женитьбой я не тороплюсь. Дурное дело – не хитрое. Тут, поди, девок понапрело без нашего брата – ого-го-го! Я вот как стемнеет – возьму гармошку, сделаю разведку боем, поближе прощупаю позиции противника.

Застолье захохотало…».

В интеллигентствующих кругах в последнее время модны дебаты о предназначении литературы, должна ли она только описывать, или, как при коммунистах – воспитывать. Пустые, в общем-то, разговоры, но прочитал книги Николая Олькова и ещё раз убедился: всякая книга воспитывает, только вот чему – это второй вопрос. Добру и ещё раз добру учит проза сибирского писателя, у него это слово повторяется часто. Ещё стыдливости: в отношениях, в чувствах, в обстановке. Тоже почти забытое слово, а ведь стыд по В. И. Далю – «нутряная исповедь перед совестью».

Я рад, что познакомился с творчеством яркого и самобытного русского писателя, что имею возможность передать ему это свое мнение для публикации, если на то его воля. Уверен, что столь серьезная литература не должна быть местечковой, региональной, и книги Николая Олькова найдут дорогу к большому читателю нашей страны.

критик.

Москва.

Стане, Анастасии, с душевным трепетом посвящаю

Река долго, тысячи лет и тысячи километров, разбегалась по дикой, необжитой народом степи, чтобы, в предчувствии скорого исчезновения, напрячь накопившиеся силы и метнуть их в мощном броске на Гору, отринуться, понять безнадежность усилий, и тогда попытаться уйти от неизбежного уже слияния с важными водами Большой Реки. От угрозы раствориться в этих водах и течь дальше вместе под чужим уже именем, Река, оттолкнувшись от Горы, хотела было повернуть вспять, но своеволия испугалась, заложила широкую, неохватную петлю, внутренний берег размыла и низвела до заливного луга, внешний возвысила, обустроила, украсила логами и оврагами, вырастила березовые леса, населив зверем и птицей, набросав в них охапками кусты смородины и малины, россыпи ежевики, костянки и клубники с земляникой, спрятав выводки груздей, опят и обабков.