Покаемся же, братия! Горе нам, если по малодушию презрим голос Божий, призывающий к покаянию. Тогда мы, грешные, услышим над собой приговор вечной Правды: Я звала, и вы не послушались Меня, и отвергли все Мои советы и обличений Моих не приняли; когда придет на вас беда, тогда будут звать Меня, и Я не услышу (Прит. 1. 24-28).

О, Господи Милостивый! Да не будет такого горя и такого несчастия ни с одним из нас, здесь собравшихся! Аминь.

Лк. 18. 10–14

Глубокое чувство выразили этими словами уста мытаря пред престолом Господним. Св. Церковь в настоящий день представляет его нам в образец, по указанию Самого Спасителя. Молитва этого оправданного грешника немногословна, но действие ее было и есть велико и сильно.

«Боже, милостив буди ко мне грешному!» (Лк. 18. 13) – вот все, что говорил мытарь. Он отошел из храма оправданным более фарисея, говорившего много слов, выставляющего много хороших дел и привлекательных добродетелей, которые будто бы он совершил.

В чем сила угодной молитвы? Ни более, ни менее, как в смирении и сокрушении сердца. Сердце сокрушенное и дух смиренный, – единственная жертва, какую можем мы в чувствах покаяния принести Сердцеведцу, судье и Богу.

Смиряясь, мы сознаем себя созданием, существующим по воле Творца; смиряемся, сознавая себя преступными грешниками пред нелицеприятным судией. Итак, смирение христианина составляет понимание им жизни. В лучшем своем обнаружении – оно умиление; оно – ступень нравственного восхождения; оно – выражение восхищения и восторга души и всего нашего существа.

Когда от всего сердца человек произносит на молитве слова: «Боже! Будь милостив ко мне грешному!» (Лк. 18. 13) – пред ним является величие всемогущества Божия и сознание личного недостоинства. Кто все мы пред Тобой, Господи? Прах и пепел! Но эта горсть земли оживотворена духом жизни, украшена подобием Божественным. Отсюда естественная обязанность человека упрочить вечный союз с Божеством; в Божественном находить свое призвание, свое блаженство. Однако всмотримся в себя: наш ум, подобно бурному, ветру, вращается только вокруг земного. С каждым грехом он беднеет. Сердце чувствует мнимую красоту запрещенного плода и делается страдающим, несчастным. Образ жизни нашей – это изо дня в день суета сует земных забот и смущений. Если такая картина, а она – истинное отражение нас, представится сердцу, то как же из глубины души не сказать Господу: «Боже! Милостив буди мне грешному!» (Лк. 18. 13).

И это еще не все. Господь, по неизреченной своей любви, не только дозволил нам жить, быть людьми, но еще в детской колыбели омыл, освятил водами крещения, вложил в сердце наше залог обручения, оправдал покаянием, освятил причащением, позволил называться христианами, наследниками вечного Своего Царства. О, как много, неизреченно много Он благодетельствовал нам! Он низвел небо не только на землю, но в самые души наши; сделал тела наши Своим бессмертным храмом. Благодеяниям Божьим нет конца, «ибо во веки веков милость Его!» (ср. Пс. 117. 1).

Но долго ли мы хранили чистоту и невинность, благодать и святыню? Едва язык наш стал лепетать, как уже своеволие и своенравие произвели на нас свое действие. Едва ум и сердце стали производить свободные движения, как в них начали входить лукавства. Едва силы телесные стали свободно действовать, как они устремились к пороку. Кто сознает в себе отражение этого печального явления, тот не может в сердечном сокрушении не повторить слов святой исповеди: «Господи! Грехов юности и неведения моего не помяни; все эти беззакония мои Ты назриши, Господи!.. Боже! Буди милостив мне грешному!» (ср. Пс. 24. 7; 129. 3; Лк. 18. 13).