Как-то раз, находясь меж наших дурней в безнадежно беспомощном опьяненьи, сей рыбояд попробовал поднести к ноздрям мандрынову корку, но икота, вызванная, вероятно, первычкой к глоттальной паузе, привела к тому, что он с тех пор постопоянно цвел, благоухая как цедра кедра, как цитра у источника сидра на высях лимонных на горах ливанских. О! Эта низость превосходила все пределы возможного углубления! Ни любимая огненная вода ни первейший первач ни палящий глотку джин ни даже честное квасное пиво ее не одолевали. О милый нет! Но наш трагический гаер только сопел, причмокивая над рубероидорубинным оранжевожелтозеленым дрожащесиним виндигодийодирующим яблочным пойлом из прокислых плодов и слыша его твикст по осадочному скольжению чаши, когда он гульфировал в глотку мммннножество тыков его сссодержимого, отблюя до уровня тех низменных подонков, кто всем ровня, от зимних до потонков, зная заране, что им довольно возмущено недогостепреемственностью той несчастной, когда к ужасу своему обнаруживали что не могут принять уж боле ни капли хо ни вапли хохо ни дапдапли хохохо не из-под лап ли освященной особы ерцгерцегини или той же графини, он графин она графиня, заоконная маркиза, а когда у ней вино фехербур, то в ней оно, а та ерцгерцегиния тетушка Уриния. Попахивает, да ведь? Пьянь какая-то. Толкуй о низости.

О

всё мне

скажи Анны Ливии о

ней желаю слышать. Об Анне Лифее. А ты знаешь ли Анну Ливею? Разумеется, все мы знаем её. Анну Ливиё. Всё мне скажи. Ныне ж скажи мне ж. Помрешь узнавши. Когда знаешь, престарелый бабей облезак под чуку к ей, чтоб сама знаешь что. Да, знаю. Давай дальше. Тихо стирайся. И не обстирайся. Засучи узды и расслабь недоуздки. Да не бодайся же, корова – аа, стоп, пони, – по ли! по попоне. И что бы там ни было, они триниро удоблю на пару трое во Фьендешевом садике. А он кошмарная старая репа. Глянь на рубашонку. Дрянь рубашечка. Черная вода не течет никуда. Ду-у-блин! Мокнет и мякнет с того самого часа на прошлой недельве. Сколько раз я уж ее отмывала? Да я наизусть знаю все местечки, где б ему на сале соскользнуть. Чертов бебес! Только три руки в кулаки, лишь бы ему свое плотичное плутение людям показать. Поколоти-ка его по колодичам колодкою, да чтоб почище. У меня все пяхты опухли, оттираючи эти плесовские пятна. В трубах слизь и грешная гангрена – всё на ней! Чего это он там, говорят, турбоял за хирвиярви в то крысьивое воскрысенье? Между лепой и нетой. Долго ли? Это и по новостятиям передавали, что он там вытворял: мужа с мужалом, кедручей вяжет хамфричей, елисей отгоняет, притирает и прочее. Но тутока будет тутова. Уж я-то его знаю. Куда течёт тенза, туда же и тензуй. Никто, говорит, а на то – некто. Как ты прильешься, так тебе и отольется. Ох редовая ты, старая, репная! Лишь бы с пистовой чтоб разнежениться, только с пидмою разок тряхнуться. С левбережка слева бурчит, с правой сторонки по праву урчит. Право, епископ! Браво! Как он голову держал, как важене подважал. Подмокших дев к аллиа он у глубокалиа со своим величавым гирбом, словно куния на пачкуния. Да не девка ли он сам-то? Большой валдас… Майну мямлит, а рыкун-то у него рочевский. На пробку затычка. Икать-заикаться, что в петле болтаться. Спроси хоть у легавого ликтора, хоть у липового лектора, хоть у нековского неккара, хоть у мальчика с палочкой. Как еучо ивье мохно поиминновать? Сковорода? Гуко Капут Птичий Лох? Да где он на свет являлся и вообще откудова взялся? Из Урготландии? Из Свирстогряда на Катекате? С Гонгреки, с Конецсарьи? Кто там ёбилир ей наковаленком ювиляр? С ведром или там с бедром, не так ли? А с главным, с тем, у Аддама с Ебой, она не расходилась? Ишь какая! Ты мне уткою, я тебе селезнем. Будет тебе гусева кара с перьями, прямо от гузага. Полной мерой. На грани времян страхи и стрёхи чтоб хиппи крысь-мысь. Моза в мышь-озеро. Она может стряхнуть все свои строчки с любовью до точки. А если им не перережениниться, так не к чему былбыло бы и разводиться! Саранья то, уксус сё. Бон-бембос-бембоя, а колено кривое. Кому там нужно было, чтобы он помогал у аиста с пеликаном на пару с бесовецкими и безодельниками. Слыхала я, будто наковырял он презренной маттоллы с майном, когда хитил хату у макарихи, этакий марзос! Паруха!