Он бесшумно выполз из воронки, пропал за гребнем, Сальников передвинулся вплотную, зашипел в ухо:

– Вот тебе и восемь часов. Зря мы воду оставили, товарищ лейтенант. Пусть сами…

– Да свои это, – упрямо повторил Прижнюк. – Видать, оружие собирают.

Что-то упало на край воронки, скатилось по песку, стукнув по каске. Плужников повернул голову: перед ним лежала ручная граната с длинной ручкой.

В какой-то миг ему показалось, что он слышит ее шипение. Он успел подумать, что это – конец, успел ощутить острую боль в сердце, успел вспомнить что-то милое-милое – маму или Верочку, – но все это заняло лишь долю секунды. И не успела эта секунда истечь, как он схватил гранату за горячий набалдашник и швырнул ее в темноту. Грохнул взрыв, их осыпало песком, и тотчас же раздался отчаянный крик Денищика:

– Немцы! Бегите, ребята! Бегите!..

Предрассветную тишь рванули автоматные очереди. Они били со всех сторон: путь к костелу и подвалам 333-го полка был отрезан.

– Сюда! – крикнул пограничник.

Плужников успел заметить, откуда раздался крик, пригнувшись, кинулся к Денищику. Огоньки автоматных очередей стягивали кольцо. Плужников скатился в воронку, из которой, прикрывая их, коротко бил пограничник. Следом ввалился Сальников.

– Где Прижнюк?

– Убило его! – кричал Сальников, отстреливаясь. – Убило!

Немцы огнем прижимали их к земле, стягивая кольцо.

– Бегите до следующей воронки! – кричал Денищик. – Потом меня прикроете! Скорее, лейтенант! Скорее!..

Стрельба усилилась: из костела по вспышкам бил пулемет, стреляли из подвала 333-го полка, из развалин левее. Плужников перебежал в следующую воронку, упал, торопливо открыл огонь, стараясь не попасть в темную фигуру бегущего на него Денищика. У Сальникова заело автомат.

Прикрывая друг друга, они перебежками добрались до каких-то пустынных развалин, и немцы отстали. Постреляв немного, замолчали, растаяв в предрассветном сумраке. Можно было отдышаться.

– Вот это напоролись, – сказал Денищик, сидя на обломках и тяжело переводя дыхание. – Рванул я стометровку сегодня почище чемпиона мира.

– Повезло! – вдруг захохотал Сальников. – Обратно же повезло!

– Молчать! – оборвал Плужников. – Лучше автомат разбери, чтоб не заедал следующий раз.

Обиженно примолкнув, Сальников разбирал автомат. Плужникову стало неудобно за этот окрик, но он боялся, что радостное хвастовство в конце концов накличет на них беду. Кроме того, его очень беспокоило, что теперь они отрезаны от своих.

– Осмотрите помещение, – сказал он. – Я понаблюдаю.

Стрельба кончилась, только по берегам еще стучали редкие очереди. В незнакомых развалинах пахло гарью, бензином и чем-то тошнотно-приторным, чего Плужников не мог определить. Слабый предрассветный ветерок нес запах разлагавшихся трупов, его мутило от этого запаха.

«Надо перебираться, – думал он. – Только куда?»

– Гаражи, – сказал, вернувшись, Денищик. – В соседнем блоке ребята сгорели: страшно смотреть. И подвалов нет.

– Ни подвалов, ни водички, – вздохнул Сальников. – А ты говорил – восемь часов. Эх, страж родины!

– Немцы близко?

– Вроде на том берегу, за Мухавцом. Справа – казармы какие-то. Может, перебежим, пока тихо?

Светало, когда они перебрались на другую сторону развалин. Здания тут были снесены прямыми попаданиями: громоздились горы битого кирпича. За ними угадывалась река и темнели кусты противоположного берега.

– Там немцы, – сказал Денищик. – Колечко у нас тесное, лейтенант. Может, рванем отсюда следующей ночью?

– А приказ? Есть такой приказ, чтобы оставить крепость?

– Это уже не крепость, это – мешок. Осталось завязать потуже – и не выберемся.