помнит, Лемнос заселяли,
как в изгнании страдали,
за буханку шашку сдали.
помнит – дети там, в России,
может, были не убиты,
да поди уже большие…
старец сумку открывает,
с сала крошки обтирает,
с коркой медленно жует…
жизнь свою он не ругает,
не на что не променяет —
тихо в сквере умирает.
Наши дети
Мы за детей пожизненно в ответе —
на нашей совести поступки их.
вложить должны мы с детства
в них совесть и добро,
все остальные чувства
придут со временем потом.
но не лишать при этом их свободы —
пусть выбор лично сделают и свой.
тогда увидим мы плоды своих творений
и с чем в душе уйдем.
Мама
И снова колыбельную поет мне мама
во сне ночном как раньше, наяву.
про серого волчка напоминает,
что схватит если буду на краю.
руками аккуратно поправляет
под головой подушку смятую мою,
кудрявый волос мой с улыбкой гладит.
во сне еще раз сладко засыпаю,
а мама меня тихо в детство отправляет,
в безоблачное светлое мое…
Танкист
Мы снова в танковой атаке,
механик жмет на полный газ.
но нам минуты кажутся годами —
танк черепахой в времени увяз.
снаряды с гулом рассекают воздух,
один о башню рикошетит в грязь.
как в колоколе рвутся перепонки
и пропадает в шлемофонах связь.
трава взлетает в верх с корнями
и трак ползет, змеей ложась…
машину крутит, зарывая в землю,
и боком подставляет под снаряд.
минуты снова тянутся годами.
и вот летит он наш фугас.
в контузии машину смутно покидаю —
комбинезон дымит мой на спине.
в траву у трака медленно сползаю
и землю в кулаках сильней сжимаю —
родную сердцу с детства мне
Мясной бор
(название бора настоящее и события тоже)
Под Ленинградом есть места
в болотах мрачных бора,
где не окончена война,
где в бой идут еще войска
давно погибших батальонов.
там залпы все гремят в ночи,
орудий грозных миражи,
где танков гусеничный лязг
переплетается со стоном,
где в трубку раненый радист
надрывно все зовет
давно убитую березку.
разведчиков проходит строй
и тает в белой дымке.
они здесь все лежат,
забытые в болотах.
припорошит снежок солдат,
тех, кто остался тлеть в полях.
и будет дан такой приказ —
вспахать их тракторами.
по полю белому,
по кочкам в касках черепов,
под хруст костей
заплачут трактористы.
под крик в душе «они ж свои,
а мы недавно бывшие танкисты…»
и не закончится война,
пока лежат в болотах и полях
последние солдаты в тех местах…
Сбывшаяся надежда
Здесь бегал я мальчишкой босым,
да в школу сельскую ходил.
здесь сад ухоженный черешни
как мед нас, сорванцов, манил.
и дед Матвей с берданкою негодной
гонял с деревьев нас да материл.
с утра по травам в росе мокрым
я на рыбалку с удочкой ходил.
и было счастьем несказанным,
когда в речушке головля ловил.
леса в округе ягодой богаты,
что в прок народ к зиме здесь собирал.
гирлянды райских яблок с дикой грушей
висели под навесом на гвоздях.
здесь мы ватагой голопузой, шумной
катались с горки на соломенных стогах.
но гром в зарницах у станицы дальней
поднял всех на ноги средь бела дня.
народ, собравшись в стайки у околиц,
смотрели все с тревогою туда…
я помню, как мы хутор покидали,
пронизанный смертельною тоской,
как старики мрачнее туч подводы запрягали,
на скулах мышцы лишь сжимались,
как матери и бабки в голос причитали,
в слезах убогий скарб грузить пытались,
не зная, что нужнее взять с собой…
война нас сзади беспощадно гнала
с родной насиженной земли.
но мы надежду оставляли
вернуться снова к ней.
и, вот стою – надежда сбылась —
среди останков хуторских жилищ,
леса окрестные изрядно запустили
в них щупальца лохматые свои…
Рождество
Ох, люблю я Рождество,
мне милей оно всего.
наряжусь я Бармалеем,
крокодилом кума Гену
и пойдем в селе гулять,
по домам колядовать:
«сеем-сеем, посеваем,
мы здоровья вам желаем»…