Бернат взял веревку и карабин и осмотрел их. Арнау все еще держал руки у лица. Он хорошо помнил, что проверял упряжь за день до этого. Когда мальчик проследил взглядом за своим отцом, тот как раз смотрел в сторону дверей конюшни, откуда Томас наблюдал за этой сценой.

– Все было в порядке! – крикнул Арнау, хватая веревку и карабин и тряся ими перед Жезусом. Он снова бросил взгляд в сторону дверей конюшни. – Все было в порядке, – повторил он, и первые слезы выступили у него на глазах.

– Смотрите, он еще плачет, – внезапно раздался голос Маргариды, которая указывала на Арнау. – Это он виноват в том, что с тобой произошло, – добавила она, обращаясь к своему брату Женису. – А ты не плакал, когда упал с лошади по его вине, – соврала она.

Жозеф и Женис сначала никак не отреагировали на ее слова, но потом стали насмехаться над Арнау.

– Плачь, детка, – бросил один.

– Да, плачь, детка, – повторил другой.

Арнау видел, как они показывали на него пальцем и смеялись.

Но у него не было сил остановиться! Слезы катились у него по щекам, а грудь вздымалась от всхлипываний. Протягивая руки, Арнау снова и снова показывал веревку и карабин, в том числе и рабам.

– Вместо того чтобы реветь, ты должен был бы попросить прощения за свою небрежность, – строго произнесла баронесса, поворачиваясь к своим приемным детям.

На ее губах появилась злорадная улыбка.

Прощение?

Арнау вопросительно посмотрел на отца.

За что?

Бернат не сводил с баронессы пристального взгляда. Маргарида продолжала показывать пальцем на Арнау и шушукалась со своими братьями.

– Нет, – запротестовал Арнау. – Мне не за что просить прощения. Упряжь была в порядке, – добавил он, кладя веревку и мушкетон на землю.

Баронесса вновь принялась размахивать руками, но остановилась, когда Бернат вдруг решительно шагнул ей навстречу. Жезус схватил его за руку.

– Не забывайся, она из знати, – шепнул он ему на ухо.

Арнау с тоской посмотрел на всех, кто стоял у конюшен, и побрел прочь.

– Нет! – закричала Изабель, когда Грау, узнав о случившемся, решил расстаться с отцом и сыном. – Я хочу, чтобы Эстаньол остался здесь и работал на твоих детей. Я хочу, чтобы он все время помнил, что мы еще не решили, прощать его сына или нет. Я хочу, чтобы этот ребенок при всех попросил прощения у твоих детей! А если ты их выгонишь, я никогда этого не добьюсь. Сообщи ему, что Арнау не сможет приступить к работе, пока не попросит прощения!.. – Изабель кричала и яростно жестикулировала. – Скажи Бернату, что до тех пор, пока его сын не извинится, он будет получать только половину платы. И предупреди его, что, если он будет искать работу в другом месте, мы сообщим всей Барселоне о случившемся и ему никогда не удастся найти себе место. Я желаю услышать извинения! – требовала она в истерике.

«Сообщим всей Барселоне…»

Грау почувствовал, как мурашки побежали по его телу. Столько лет он пытался скрывать своего зятя, и теперь… теперь его жена хотела, чтобы вся Барселона узнала о его существовании!

– Прошу тебя, будь благоразумной, – только и сказал он.

Ничего другого ему в голову не пришло.

Изабель посмотрела на мужа налитыми кровью глазами:

– Я хочу размазать их по земле!

Грау собирался что-то ответить, но внезапно замолчал, поджав губы.

– Благоразумие, Изабель, благоразумие, – сдержанно произнес он после паузы.

И все-таки Грау уступил требованиям капризной супруги. Гиамоны уже не было в живых. И потом – в его семье не было родинок, всех их знали как Пучей, а не как Эстаньолов!

Когда Грау вышел из конюшен, Бернат услышал от главного конюха о новых условиях работы.

– Отец, этот поводок был в порядке, – оправдывался Арнау ночью, когда они остались втроем в своей маленькой комнате. – Я вам клянусь! – говорил он, глядя на молчащего Берната.