Китто был покрыт кровью и ошметками плоти с ног до головы. Глаза казались невероятно синими, они горели синим огнем на кровавой маске, в которую превратилось лицо.

Рис не отходил от стены. Он наверняка был слишком сильно ранен. Я шагнула к нему, но Дойл меня удержал, качнув головой.

– Тогда нам надо помочь Китто, – сказала я.

Дойл еще раз качнул головой, всем лицом выразив запрет. Я схватила его за руку:

– Почему?

Китто сражался с вооруженными кинжалами-шпорами ногами, которые били и хлестали по нему, даже отрезанные от тела. Гоблинка была по-прежнему опасна.

В первый раз я пожалела, что Дойл стоит без рубашки – я бы сейчас хорошенько его встряхнула за ворот.

– Она его искалечит!

Дойл заключил меня в объятия, и это меня только возмутило.

– Пусти меня!

Он наклонился и прошептал мне прямо на ухо:

– Это должен сделать Китто, Мерри. Не мешай ему.

Я ничего не понимала. Убить ее клялся Рис, не Китто. Я взглянула на Риса – он стоял в бездействии и смотрел на Китто. И тут я вспомнила. Когда неожиданно для всех проявилась моя первая рука власти, Дойл вынудил меня убить ту злосчастную каргу, которую я превратила в кровавый комок живой плоти. Так действует рука плоти: она выворачивает тело или его часть наизнанку – ногу, руку, все тело. Дойл предложил мне выбор: либо убить ее, либо так и бросить, бессмертным комком исковерканной плоти. Она бы так и жила вечно. Кровь покрыла меня тогда с ног до головы, хоть я и рубила каргу мечом, способным отнять жизнь у бессмертного существа. Кровь пропитала мою одежду вплоть до нижнего белья. А когда все кончилось, Дойл рассказал мне, что нужно покрыть себя кровью в сражении после того, как впервые проявится рука власти, – это своего рода кровавая жертва, она нужна для того, чтобы сила осталась с тобой навсегда. Я возненавидела его тогда за то, что он заставил меня сделать. Я ненавидела сейчас и его, и Риса – за то, что они то же самое проделывали с Китто.

Китто вопил, пока у него не сорвался голос. Он рубил гоблинку, пока руки не перестали подниматься, потом упал на колени на пропитанный кровью ковер, хватая воздух ртом так громко, что почти заглушал тонкий писк, издаваемый Сиун.

Рис посмотрел на Дойла, и тот кивнул. Рис оторвался от стены и, по широкой дуге обогнув то, что осталось от гоблинки, подошел к Китто. Он встал на колени прямо в кровь и обнял Китто. Мне стало интересно, шепнул ли он Китто те же ритуальные слова, которые в свое время сказал мне Дойл.

Рис поднялся на ноги, отсалютовал Китто собственным окровавленным мечом и повернулся к Сиун.

– Вы ее в кашу изрубили, – сказал Кураг, – но убить вы ее не убьете.

Рис держал меч в опущенной руке. Другую руку он протянул к торчавшему из зеркала обрубку, коснулся одним пальцем мохнатой спины и чистым, звенящим голосом произнес всего одно слово.

– Умри, – сказал он.

И тело перестало двигаться. Отрубленные конечности замерли на полу. Рис будто нажал на кнопку. «Умри», – сказал он, и она умерла.

Дойл присвистнул, а я на несколько секунд перестала дышать. Сидхе не могут убивать прикосновением и словом. Наша магия так не действует!

– Благослови нас Консорт, – прошептал Холод.

Молодые гоблины приглушенно сыпали проклятиями, но голос Курага, когда он наконец заговорил, прозвучал устало:

– В последний раз я видел это еще до нашей последней великой войны, белый рыцарь.

Рис в заляпанном кровью махровом халате взглянул на царя и сказал:

– А почему, ты полагаешь, гоблины ее едва не выиграли?

Его лицо, его поза были для меня совершенно непривычными. Он как будто стал занимать больше места, чем мог физически; он показался вдруг выше потолка комнаты, на миг заполнил собой все окружающее пространство. Сам воздух будто стал магией Риса.