Начался футбол – самая увлекательная чиновничья игра, когда при нежелании или невозможности решить задачу самым важным становится скинуть с себя ответственность.

В первых числах апреля, когда весной в Петербурге ещё не пахнет, но и зима находится на последнем издыхании, Лилия Николаевна вновь пришла на приём.

– К сожалению, нечем мне вас обрадовать, – начал Родионов, – все запросы мы сделали, но отца вашего нигде нет. – И он показал ей ответ Пискарёвского кладбища.

– Да, да, я понимаю, – старушка читала письмо, написанное сухим канцелярским языком и, кажется, не понимала его содержания.

– Ждём еще ответ из архива Военно-морского флота, может быть, там что-то прояснится.

– А я нашла отцовскую фотокарточку.

Лилия Николаевна улыбнулась и достала из сумочки пожелтевший, весь в изломах снимок. Но фотографии молодой мужчина стоял в бескозырке в профиль и на кого-то смотрел снизу-вверх. Вероятно, это был общий снимок, часть которого обрезали за ненадобностью. Лицо матроса показалось Родионову знакомым.

– Вы похожи на него. Удивительное совпадение, но вы так отчётливо похожи…

– Лилия Николаевна, я делаю всё, что в моих силах. Я уже не знаю, куда написать, чтобы найти могилу вашего отца. Это непросто принять, но очень часто в те годы люди пропадали без вести, на поле боя, умирали в плену. Кого-то хоронили, кого-то оставляли лежать в окопах, чуть присыпая землёй… Шла война. Очень многие судьбы неизвестны до сих пор.

– Да, да, я всё понимаю.

– Надо отпустить прошлое. У вас уже правнуки, поди, на подходе, – Родионов попробовал улыбнуться.

– Нет у меня ни внуков, ни правнуков. Был внук, Андрей, воевал в Чеченской войне, а как вернулся домой – пить начал крепко. Так и допился до смерти.

– Простите… – неприятно сдавило горло.

– Всё в порядке, это давно было. Я пойду.

– Я позвоню вам, если что-то узнаю.

Старушка не обернулась и ничего не ответила, вышла, притихшая и подавленная, аккуратно прикрыв за собой дверь. У Родионова застучало в висках.

К вечеру позвонил Гнатюк.

– Кажется, я что-то нашёл, – начал он без приветствия. – Из гатчинского архива ВМФ пришло письмо, что тело Дмитриева Н. В. было направлено в армейский госпиталь № 2580. А вся информация по госпиталям находится где?

– Где?

– В архиве военно-медицинских документов. Это в городе, в Лазаретном переулке.

Сентябрь 1943

Давно так плохо не было. Голова раскалывается, шумит.

Пока одевался, путаясь в рукавах «голландки», все уже выбежали из кубрика. На построение прибежал последним.

Бяшкин беззвучно зашипел на меня. Командир роты, капитан-лейтенант Румянцев, подошёл ко мне и презрительно сморщил губы.

– Почему гюйс не глажен, товарищ матрос?

– Виноват…

– Ты пил, что ли?.. – Бяшкин, ко мне.

Лейтенант торопливо подбежал к командиру.

– Вы почему за своими людьми не следите?

– Виноват, не доглядел…

– Посадил бы вас обоих на «губу», да заменить некем. Тебе за руль в любую минуту, а ты как свинья. – Это он уже мне.

– Горе у него, товарищ…

– Война идёт. У всех горе. Вот победим немца – горюй на здоровье, твою мать. Тьфу, смотреть противно. Первый и последний раз говорю: замечу ещё раз пьяным – шофёра в штрафбат, а вас, товарищ лейтенант, с должности сниму. Вопросы?

– Никак нет.

– Встать в строй.

Конечно, прав Румянцев. Но и мне жить тошно, ничего не могу с собой поделать. Год прошёл, как Маша то письмо прислала, а душа никак не успокоится. Вижу их каждый день перед глазами, Таньку мою и Лилечку. Пока работаешь, вроде бы отпускает ненадолго, а стоит задуматься – вот они, как живые. Во сне ещё часто приходят, и так хорошо мне от этого, что, кажется, ничего больше в жизни не надо. Мы снова рядом, вместе. Просыпаюсь от любви, вспоминаю всё и плачу. Ребята спят в кубрике, не слышат, а у меня душа разворочена, выть хочется. Зубами в подушку вцеплюсь и реву. И вот что странно: всегда один и тот же сон.