– Как это просватан?

– Обещан курфюрсту Фридриху.

Альбрехт впился глазами в кожаный футляр, покоившийся рядом с Дисмасом:

– Дисмас, нам до́лжно лицезреть ее.

– Может быть, вам лучше ее не видеть, кузен? Иначе вы только…

– Что?

– Я опасаюсь, что это воспалит в моем кузене алкание…

– Изъясняйтесь по-человечески.

– Жажду обладать ею. От нее исходит великая сила…

– Дисмас, мы настаиваем.

– Как будет угодно моему кузену, – вздохнул Дисмас.

У стены стоял длинный стол из монастырской трапезной. Дисмас обмахнул столешницу, бережно опустил на нее футляр, расстегнул ремешки и осенил себя крестным знамением. Альбрехт перекрестился следом. Дисмас благоговейно развернул плащаницу и отступил в сторону:

– Ecce homo[4].

Альбрехт ахнул.

Вечером они встретились за трапезой в покоях Альбрехта.

После осмотра плащаницы Дисмас, сославшись на усталость, оставил Альбрехта наедине со святыней, дабы распалить его алчбу.

Ужин подали превосходный. Изысканные яства следовали одно за другим, в сопровождении лучших вин из дворцовых погребов. Альбрехт то и дело наполнял кубок Дисмаса. Предвидя такой поворот событий, Дисмас загодя выпил плошку оливкового масла, чтобы умастить желудок и не опьянеть. Он притворился захмелевшим.

– Значит, плащаница обещана курфюрсту Фридриху?

– И да и нет. Да. Нет, – забормотал Дисмас. – То есть да. Можно сказать, обещана.

– Так да или нет?

Дисмас поднял кубок и заявил:

– А давайте выпьем? За Фридриха Мудрого, курфюрста Саксонии. За его здоровье, да будет оно долгим. И жизнь тоже.

– За Фридриха, – мрачно отозвался Альбрехт. – Так вот, плащаница. С какой стати она вдруг обещана Фридриху? Да и обещана ли? Мы не понимаем вас, Дисмас.

Дисмас на нетвердых ногах встал из-за стола, повернулся к плащанице и воздел кубок:

– А теперь за плащаницу… – Он сконфуженно осекся. – Кузен, а приличествует ли пить за саван Господа нашего Иисуса Христа? Вино достойное, спору нет…

– Да сядьте уже, Дисмас. – Альбрехт понемногу терял терпение. – Да-да, приличествует. За плащаницу. А скажите…

– Знаете, кузен, – перебил его Дисмас, – я всю свою мощедобытческую жизнь мечтал найти истинную плащаницу. И вот Всевышнему стало угодно, чтобы так оно и вышло. – Дисмас перекрестился. – И я предлагаю выпить за Господа Бога. Это приличествует, разумеется?

– Приличествует. Мы не сомневаемся, что Господь Бог возрадуется. А скажите, по какому праву Фридрих притязает на плащаницу?

– А ему всегда хотелось ее заполучить, – пожал плечами Дисмас и стукнул кулаком по столу. – И теперь он ее обретет! Винцо у вас превосходное, кузен.

– Я рад, что вам нравится. Вот, выпейте еще. Послушайте, вам ведь известно, что нам тоже всегда хотелось заполучить плащаницу. Совсем недавно мы просили вас договориться о приобретении шамберийской святыни.

– Совершенно верно. Просили. Да. Я помню. Да. – Он перегнулся через стол к архиепископу. – Вот что я вам скажу, кузен…

– Что?

– Как только я отвезу истинную плащаницу дядюшке Фридриху, то, если вам угодно, поеду в Шамбери, узнать, не согласится ли герцог Савойский расстаться со своей? – Дисмас рыгнул. – Ох, пардоньте. Сами понимаете, когда в Виттенберге выставят настоящую плащаницу, герцог Савойский сам захочет продать свою. – Дисмас погрозил пальцем. – Бьюсь об заклад, я сторгую ее за сходную цену. Скажу ему, мол, ваше савойство, теперь-то целый свет знает, что ваша плащаница – рухлядь, льняная тряпица, а настоящая – в Виттенберге. Нет, право, отличное винцо!

– Дисмас, послушайте нас. Нам не нужна савойская плащаница. Нам нужна вот эта. – Альбрехт указал на длинный стол.

– Знаю, знаю, – сочувственно вздохнул Дисмас. – Право же, мне жаль, что я пообещал ее дядюшке Фридриху, но теперь уж ничего не попишешь.