Конечно, чувствуется во всём ещё та, прежняя немецкая основательность и порядок. Более всего заметна швабская культура и швейцарско-немецкий язык (швицердютч). Правда, швабская этнокультура более всего бросается в глаза в Штутгарте и в Вюртемберге, но и здесь, в исторических районах Тироль и Эльзас, выделялись швабский диалект и швабские традиции. Да вот хоть два бюргера разговаривают… Важные, значительные… Без «надутости»… И говорят о важном: погода, здоровье, семья… Без политики… И в этом отличаются от известных одесских «пикейных жилетов»… Хм… И жилеты у этих бернских пожилых городских обывателей особые, традиционные… У одного коричневый тёплый стёганный жилет на крупных чёрных пуговицах поверх чёрного свитера, у другого твидовый, тоже тёплый жилет бордового цвета с бежевыми большими пуговицами поверх серого свитера. На одном – маленькая темно-зелёная фетровая шляпа, на другом – маленький чёрный шерстяной берет. У обоих, разумеется, зонты-трости. Черский обожал такие зарисовки… Он вообще любил наблюдать «выпуклых» людей, поживших, настоящих, с несуетным внутренним «багажом». Любил того «одесского одессита», который мог бы подойти к этим двум незнакомцам, постоять рядом пару минут, молча послушать разговор, и пойти прочь, сердито заявив: «Что вы мне голову морочите!» Или питерского, обтрёпанного, «полинявшего» от бедности интеллигента, никому уже не нужного и никому не интересного. Замкнутого, тревожного, с бородкой, в таком же, но «видавшем виды» берете, с обшарпанной плечевой сумкой и зонтом, помнившем ещё и Жданова и Зощенко. Или московского, ухоженного и замкнуто-равнодушного «деятеля» культуры или науки, или бывшего чинуши-столоночальника в мягких кожаных туфлях-мокасинах и светлых свежих носках. А убери из этих городов…, да из любого «местечка» этих ярких «гениев места», этих хранителей «ноосферы места»… и исчезнет, истечёт, источится атмосфера города, местечка… И никакой «наносферой» её не заменишь. Конечно, до тех пор, пока весь этнос поменяется… Ну, это – сотня лет… Правда сейчас – быстрей… «Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Всё пожрала тьма…».

Савва Арсеньевич вспомнил своих любимых Гоголя и Булгакова. Есть у него известные и заслужившие популярность фантасмагория «Мёртвые души», балет «Вий», почти закончена оратория «Ершалаим» с сопроводительными певческими партиями Христа и хора, наполовину написана рок-опера «Пилат – проклятый и сломленный» (эх, вот не «идут» арии Марии и Маргариты). Есть задумка объединить этаким «Евангелие от Мастера». Есть уже неплохо выписанная тема спора не Христа, а Мастера с Пилатом… «И падёт твоя вдова на семисвечник… И тело твоё, поднятое на копья, забьется в судорогах, как бьётся сейчас в чёрном небе огонь горящего Ершалаима… И заревёт… И завоет… И будет вторить ей самоё небо… И восторжествует злобный Демон и падут все праведники… И струйка из раны под сердцем… Кап-Ие-шу-а-кап-га-но-цри-кап-кап…» «Тяжёлые арии… Не люблю я истерии…, достоевщины…, когда всё наизнанку, все нарывы, весь надрыв. Начал же было мистерию «Зверь Апокалипсиса»… Эх… не мистерия, а истерия… Нужно хоть эти рёвы, рыки и рыдания смягчить… Проще… горечь реквиема, но и… без плаксивости… Величие угасшего гения…, Человека-Титана… Сломлена Жизнь, но не дух… И Смерть – не злобная… не наказание… Потом, я сейчас не могу… Как замечательно у меня получилась «Мистерия Стрельца»! Это в честь прадеда Елисея…, настоящая «зодиакальная, космическая Одиссея»! А у самого Елисея Стефановича люблю «Мистерию Скорпиона». Это он посвятил своему сыну, моему деду Игорю Елисеевичу. Классная вещь, гениальная! Горжусь и прадедом и дедом! Его самая ранняя мистерия, первое сочинение в новых формах, в новых звучаниях редких этнических инструментов. Да-а-а, забрался прадед в эту «кроличью нору», в это