– Это невероятно, – покачал он головой.

Большая что-то солидарно проворчала, а меньшая, не отрываясь от неба, постукала хвостом по скамье.

– Не завтра? – вдруг спросил он, большая фыркнула, и он добавил: – Ну, не завтра так не завтра. Подождём послезавтра.

Солнце скрылось, и облака постепенно погасли. Все трое ушли в дом. Собаки протопали под стол, и он ушёл спать.

Улёгшись, он, однако, понял, что сна ни в одном глазу. Вот надо было ему спросить. Теперь каждый день будет спрашивать? Тикать, как часы. Ожидание, конечно, штука утомительная. Лучше всего – вообще не ждать. Как-нибудь так настроиться, что когда случится – тогда и случится. А то собаки перестанут с ним разговаривать, усмехнулся он в темноту.

Было уже далеко за полночь, когда он делал себе липовый чай, стараясь не шуметь в кухне. Потом он его пил у открытого окна. И снова думал о том, что как идёт – так пусть и идёт. Высоко протекает река. Пусть течёт. Он не станет поворачивать её вспять. Зачем? Да и кто он такой? Да и вообще, как будто это можно сделать, он улыбнулся. Вот и хорошо. Сейчас он полежит ещё немного, решил он, вертя в руках сосновый пригласительный, и пойдёт ждать новый ветер.

Проснулся он утром. От того, что что-то впилось ему в бок и колет нещадно. Он перекатился на спину и нашарил рукой… обломки шишки. Он аж сел. Вот осёл! Ну осёл, ну ё-моё! А если теперь всё пропало?!

Он сбежал вниз по лестнице, запыхавшись от волнения и спешки, вбежал в кухню – ещё здесь.

– Собаки! Собаки, я её сломал!

Его горестные вопли разбудили, наверное, даже соседских собак. А эти только приоткрыли по одному глазу. Он протянул им под стол раскрытую ладонь с обломками своего утраченного сокровища. Большая понюхала руку и постучала хвостом по полу, меньшая вообще закрыла проснувшийся было глаз.

– Что, это ничего страшного? – встревоженно спросил он уже обычным голосом.

Большая молча смотрела на него. Теперь уже меньшая, не открывая глаз, постучала хвостом о пол. Он замолчал, закрыл ладонь и сел на пол, прислонясь спиной к ножке стола. Значит всё нормально. Значит тут, видимо, важен сам факт, а не наличие в целости и сохранности. Предъявлять не придётся. Ну и хорошо. Нет, ну какая жалость! Ну какая жалость! Вот ведь он осёл! Вот осёл… Теперь уже обе собаки постучали хвостами по полу, как будто слышали, о чём он думает.

– Тосты будете? – понуро спросил он. – Больше нет ничего, соглашайтесь. Я сейчас.

Он вернулся к себе, привёл себя в порядок и спустился уже почти в норме.

– Точно ничего страшного? – в очередной раз пристал он к собакам, когда те уже хрустели в саду тостами с сыром.

Собаки на секунду замерли и вновь продолжили хрустеть. Он пил кофе, продолжая досадовать на себя. Собаки взобрались на скамейку, и большая укоризненно на него покосилась, призывая его заткнуть уже свой фонтан самобичевания, дать отдохнуть и фонтану. Всё нормально. Ну сломал. Ну подумаешь. Да, дело-то житейское, в тон ей вспомнил он Карлсона под её ореховым взглядом.

– Ну ладно, ладно, – покивал он. – Я понял.

Меньшая клацнула пастью по какой-то мушке, и они спрыгнули на землю. Пора.

Он проводил собак и, сверившись с расписанием автобусов в коридоре у зеркала, собрался – нужно было в город, снять пенсию, да и вообще.

Город, как обычно, тяжко навалился на него, мешая свободно дышать и принуждая его моргать чаще. Сняв деньги и расставшись тут же с их немалой частью в виде разнообразных ежемесячных платежей, он решил сходить-таки в парк. Убьёт двух зайцев. Даже трёх. Во-первых, есть время до автобуса. Расписание бесчеловечное – пять автобусов в день. Во-вторых, надо же всё-таки хоть раз там побывать, дать ему шанс, в конце концов, может, он того стоит. А в-третьих, если всё же не стоит, то в следующий раз, когда у главы инициативного комитета случится приступ негодования на почве городских плюсов, он хоть будет знать слова песни, а не просто рот открывать.