Рано. Он встаёт, одевается и спускается в пустую тихую кухню. Выходит в сад. Осматривается по сторонам, смотрит на свои цветы, на деревья и в который раз думает о том, что здесь нужна скамья. Но что-то не пускает его углубиться в домашние хозяйственные заботы. И это совсем не ранний час. Нет. Он прислушивается к себе. И понимает. Это ветер. Это он позвал его из дома. Запах ветра, свежий, сырой, будит всё это утро.

Всё это в секунду проносится в его сознании, и он поднимает глаза. И замечает ветер. Его цвет. Цвет бирюзы. Тончайшая сияющая бирюзовая дымка, летящая по небу, по саду, повсюду. Он вдыхает этот ветер полной грудью, от чего расправляются плечи, желая расправиться и дальше, в крылья. В лопатках неспокойно. В голове проясняется. Ему становится так легко, что он вдруг понимает – пора, это за ним. И он идёт через сад. Идёт к калитке и выходит на грунтовую дорожку. Он ничуть не удивляется – собаки уже тут и ждут его. Его. Они отправляются через луг. Луг пахнет ранним утром. Это совершенно особый запах. Уже не ночи, но ещё совсем не дня.

Они доходят до леса и вступают на его территорию. Теперь он чувствует себя в этом лесу спокойно, у него нет больше ощущения инородности. Но проще в лесу не стало. Они пробираются по одним собакам ведомой тропе, постоянно что-то обходя, через что-то перебираясь, цепляясь за что-то и обирая паутину с лица. Все эти пируэты, пасы и прыжки напоминают ему какой-то ритуальный танец. Танец дождя. Точнее, ветра.

Постепенно они забираются в такую глушь, в такую темень и тесноту, что кажется, и собакам дальше не пролезть. И тогда он опять замечает его – свой путеводный ветер. Поток бирюзы едва различимо струится мимо них вперёд. И он идёт. Они следуют за ветром до высоченных сосен. Двух корабельных сосен, сросшихся у основания, у земли. Они напоминают ему развилку дорог. Бирюзовый поток втекает в развилку, и он следует туда же. За ним перебираются собаки. Ветер ведёт их дальше вперёд. Там сильно светлее, видимо, они уже на выходе из леса. Так и есть.

Они выходят из леса. Выходят как-то вдруг. Лес так внезапно заканчивается, что кажется, будто он отступил. В буквальном смысле, сделал шаг назад. Они – вперёд, а лес – назад, отчего всё получается вдвое быстрее. Эти мысли крутятся у него в голове, которой он крутит по сторонам. Он оборачивается и смотрит на лес. Полоса тянется влево и вправо, кажется, бесконечно. Он замечает то место, где они вышли – там из леса струится его путеводная бирюза. Она ширится, набирая на воле цвет и сияя уже совсем не так, как в лесу. И ещё он замечает вдали, далеко-далеко, и другие цветные реки. Все они поднимаются выше, где вливаются в общее многоцветное сияние, наполняющее небо над ними. Он замечает, что ветер дует вперёд, в поле. И там, впереди, из-за этого сияния уже не разобрать ничего. Но им как раз туда.

Он проснулся. Значит вот куда им. Не в лес. Через лес. И дальше в поле, с ветром. Тем лучше.

Он спустился к собакам, сделал завтрак, поставил им тарелки и сел сам. А перед глазами всё стояло небо из сна. Словами бы он это не передал, даже если бы видел смысл в обсуждении своего сна с собаками. Такое сияние. Такое многоцветье. Нет, это надо видеть. Жаль, нельзя поделиться картинкой в своей голове.

Как и обещал, во вторник он зашёл к главе инициативного комитета, найдя его, разумеется, в кафе, на сей раз в одиночестве.

Ещё раз поздравив главу с открытием памятника, он поинтересовался статьёй в газете. Будет завтра, в среду, так сказали. Редакция под впечатлением. Ребят уже пригласили сотрудничать с районным краеведческим музеем. Но это семечки, он не считает? Он согласился. Но вполне неплохо для начала. Они же на досуге у себя там мастерят, всё на свои, для себя, на полку и ставят. Так что на небольшую выставку наберётся. Это надо показывать. Настоящие художники. Без образования, но по существу, в душе, это важнее. Всё так, всё так, покивал он, но… Он взглянул на главу, нахмурившись. Что, если после этой статьи сюда хлынет толпа любопытствующих? О, глава протестующе замахал на него руками, пусть даже не переживает по этому поводу. Да, возможно, в течение месяца или двух здесь побывает человек пять. Ну хорошо, хорошо. Шесть. Не больше. Таково это место, он понимает? Глава комитета поднял одну бровь и развёл руками. Да, он понимал. Странно это и необъяснимо, но так. И ведь это не для кого-то там сделано, по большому счёту. Показать – да, показали. Но, вообще-то, для себя, можно сказать. Да что там. Для ветра, можно сказать, вот что. Выразить ему общую признательность ведь невозможно. Ну, не жертвы же приносить, правильно? Но как-то своё отношение выразить ведь нужно, сообразно как-то. Как бы глупо это ни звучало. На последних словах глава комитета изучающе покосился на него. И он заметил, что нет, нисколько это не глупо. Вообще-то, он согласен. Глава утвердительно кивнул и повторил, что причин для беспокойства нет, бури заметка не вызовет, максимум еле заметную рябь. Он не почувствует, заверил его глава и на прощание с чувством удовлетворения от вновь подтверждённого единомышленничества потряс ему руку.