На следующей неделе я явился домой к Саре. Рассказывая про свои московские приключения, я чувствовал себя победителем системы. Сара гордо помахала у меня перед носом новым паспортом, а потом с заметными душевными усилиями отсчитала в счет моего гонорара и расходов пачку зеленых из шкафа в спальне. Когда речь зашла о Швейцарии, я сказал Саре, что для открытия счета ей нужно лишь подписать формы, которые я заверю, все остальное я сделаю сам. С видимым огорчением Сара спросила меня, зачем ей тогда понадобилось заказывать загранпаспорт. Я стал объяснять, что без паспорта счет не откроют, но Сара не хотела и слушать. И только тут я осознал, что в Швейцарию мне придется отправиться вместе с ней.
Недели две у нас с Сарой ушло на то, чтобы согласовать рейс, – она долго выбирала для нас самые дешевые билеты, задействовав сразу нескольких турагентов. Затем, к своему глубокому удивлению, я узнал, что Сара заказала для нас номер на двоих в одной из самых дешевых гостиниц Цюриха. Я выразил свое возмущение и категорически отказался делить с ней номер. Сара стала оправдываться: она, мол, специально попросила для нас отдельные кровати. Я был непреклонен и предложил ей поехать в Цюрих одной. Сказав, что я «таки ее разоряю», Сара при мне позвонила своему турагенту и попросила заказать нам отдельные номера.
В аэропорту Бен Гурион мы встретились с Сарой за три часа до рейса. Досмотр мы проходили долго – она очень серьезно отвечала на все вопросы службы безопасности: наморщив лоб, вспоминала, нет ли у нее с собой в ручной клади режущих или колющих приборов; возмущалась («ну как можно?»), когда ее спросили, кто помогал упаковывать ее чемодан; убеждала, что она не везет с собой ни для кого подарков и передач, ведь она никого в Швейцарии не знает; объясняла, что чемодан никто не открывал, хоть он и ехал в аэропорт в багажном отделении микроавтобуса. Я слушал все эти сверхподробные объяснения и боялся одного вопроса: зачем она едет в Швейцарию? Но когда этот вопрос все-таки прозвучал, Сара проявила неожиданную находчивость: «Вот, еду с племянником к родственникам».
Позже Сару все-таки тормознули на досмотре, когда рентгеновский аппарат высветил в ее сумочке среднего размера ножницы, отнюдь не маникюрные, и перочинный нож. Сара стала причитать: «Ой, да разве это острое? Ну, конечно, взяла ножик на всякий случай, колбасу резать», – но сотрудники аэропорта слушали ее с каменными лицами. После долгих препираний – все это время я старался делать вид, что мы не вместе, – Сара, уже осознав, что ножницы и нож придется оставить, долго расспрашивала девушку-пограничницу, где она сможет забрать свои вещи по возвращении.
Потом были покупки в дьюти-фри – Сара долго восторгалась низкими ценами, набрала полную тележку всякого барахла и только у кассы осознала, что цены указаны в долларах, а не в шекелях. С возмущением отказавшись от всего набранного, Сара решила оставить шесть бутылок виски («две по цене одной!») и очень огорчилась, когда узнала, что обратно в Израиль разрешено ввозить только один литр виски и две бутылки вина. Я сжалился над пожилой женщиной и, поймав полную то ли сострадания, то ли брезгливости улыбку продавщицы, сказал, что провезу для Сары вторую бутылку.
Взлет Сара перенесла относительно спокойно, хотя до того трижды напомнила мне, что в последний раз она летела из Бухареста в Израиль четверть века тому назад. После того как самолет выпрямился и лампочка «пристегнуть ремни» погасла, Сара попросила меня достать с полки ее сумку. Из сумки она извлекла пластиковые коробки с теплым потекшим холодцом и с сельдью под шубой, а также сверток с котлетами. Дело дошло до хлеба и овощей, но тут я сказал, что вообще-то в самолете кормят, и Сара, надувшись, засунула все обратно в сумку – все-таки халяву надо лелеять. Через полчаса нам действительно принесли еду, но она была настолько скверной, что даже мне не удалось скрыть отвращения. Сара – ее лицо сверкало: «Я вам говорила, а вы не верили!» – начала снова доставать все свои коробки и свертки. Готовила Сара очень вкусно; тогда в первый и последний раз я ел в самолете еду, принесенную с собой.