Идти теперь приходилось куда медленней. Кай, заметил я, стал держаться ближе ко мне, хотя по-прежнему был невозмутим и деятелен.

На следующем участке лес шёл под откос – и я всё чаще ловил ветви, чтоб не слишком разбегаться в трудных местах; «…а то подломлю ногу, и буду как дурак ковылять потом до самого утра…»

Остановившись, я попробовал прислушаться: в деревне нашей почти непрестанно лаяли собаки; но комариный гул заглушал всё.

Неисчислимое комарьё искало моего лица.

Вскоре лес в очередной раз сменил очертания – и на пути возникли огромные, почти до пояса, мясистые, неизвестные мне травы, а сосен, напротив, стало меньше.

Кай пересекал траву, как крупная рыба, – я видел только его спину.

Его нисколько не удивлял наш путь; он доверял мне.

Я шёл сквозь травы, едва касаясь их раскрытой ладонью, в другой же продолжал держать битый-перебитый букет.

Здесь перестала лепиться к лицу паутина лосиных блох; а о том, кто может таиться в этой траве, я не думал.

Змей у нас водилось предостаточно, но это ж надо было, чтоб судьба расстаралась и подгадала такую встречу; к тому же я был в плотных ботинках и в брюках из крепкой ткани.

– Ни добрые, ни злые люди, Кай, не ходили здесь очень давно, – поделился я громко. – Быть может, лет сто.

Кай мельком взглянул на меня, но, так как хвост его свисал вниз, я не увидел за травой, ответил ли он мне.

Густые травы постепенно сменил кустарник, и я убеждённо сказал себе, что знаю его на вид – те же дикие кусты росли за домом бабушки Екатерины Елисеевны.

«…остался последний рывок: ставь, дочка, чайник на плиту».

Кусты оказались упругими и привязчивыми. Раздвинуть их, чтоб сделать шаг, стоило некоторого труда.

В очередном поединке я бросил свой букет, и работал теперь уже двумя руками.

Потом, решив, что обходить эти кусты будет проще, я сдвигался то влево, то вправо. Кай тоже перебегал с места на место – он любил простор и полёт, а тут ему надо было подставлять бока и корябаться.

Усугубляло наше положение то, что в прогалах меж кустарником почва была кочковатой, как на болоте. И хотя земля между кочек не источала влагу, она всё равно была раздражающе мягкой – несколько раз я уходил вглубь по самое колено.

Некоторое время я перепрыгивал с кочки на кочку, уже не находя это смешным, но надеясь, что вскоре эту дурную местность сменит новая. Сердце уже тосковало по мшистым опушкам и зримому простору хотя б на дюжину уверенных шагов.

Однако кустарник становился всё гуще.

«Ничего, – повторял я себе. – Ничего… Скоро уже мелькнут меж кустов деревенские огоньки, и тогда…»

Обходить кустарник не было уже никакой возможности: он рос повсюду.

Я продирался сквозь него.

Сначала с ощущением упрямой убеждённости.

Затем с чувством порывистой ярости.

Понемногу оно сменялось остервенелым отчаяньем.

Кай, не порываясь искать путей самостоятельно, дожидался, пока я выломаю прогал, и поспешно продвигался вослед за мной, изгибаясь белым гибким телом.

Кустарник тут же смыкался за нами.

Я был всерьёз обозлён – но не ругался вслух, сберегая силы и бешенство.

Однако то, что казалось мне густым кустарником ещё минутой ранее, вскоре таковым уже считаться не могло. Если десять шагов назад мне приходилось выламывать суставы мстительным ветвям, чтоб сделать рывок вперёд, – то теперь я, опутанный несчётным количеством древесной поросли, росшей словно бы ниоткуда и сразу везде, предпринимал настоящие усилия, чтобы просто сдвинуться.

Это была недвижимая, навек застывшая и вместе с тем буйная древесная суматоха, пытающаяся меня спеленать и укротить.

Я раскачивался в этой паутине, выискивая её слабое место.