– Ничего, – сказал Вельбович, – в следующий раз все получится.

Из соседней комнаты раздался крик младенца.

– Что это?

– Ребенок, – объяснил доктор Вельбович, – девочка Машенька.

– Что она тут делает?

– Живет, – посолив воду, ответил Вельбович.

– А где Рената?

– Ушла.

– Куда?

– Правильнее было бы спросить – к кому. Но я этого не знаю.

– Надолго?

– Навсегда, – просто ответил доктор, – да возьмите себя в руки. Не вы первый, не вы последний. Сироты наиболее удачливы в жизни, чем дети из полных семей. По себе знаю. У нас хватка более цепкая. Вот смотрите, – Вельбович подпрыгнул и повис, вцепившись пальцами в штору, – видите? А вот вы так не сможете. Потому что у вас есть и папа, и мама. А у меня никого никогда не было. Я говорил вам, что моя мать была украинской еврейкой? Да, да, ее расстреляли. Ваши любимые пехотные командиры. А отец, знаете, кто мой отец? Немецкий офицер. Фашист. Его тоже хлопнули. Те же командиры. А моя мамочка… бедная мамочка… она была беременна. Мной.

– Какое мне до этого дело?

– Никакого, – согласился доктор, – просто вы первым начали втирать мне мозги про какие-то общепризнанные святыни. А я вам говорю, что пора научиться отличать реальность от мистификации.

– Да заткнись ты, надоел! – Фил схватил мухобойку и замахнулся, прицелившись в Вельбовича.

Доктор ухмыльнулся, надул мыльный пузырь, укрылся там и принялся летать по комнате.

Ребенок разрывался от рева, переходя то на собачий лай, то на овечье блеянье.

Фил почувствовал приступ удушья.

– Это страх, – сказал он сам себе, – ничего не случится.

– Носок-пятка! Земное притяжение! – учил из пузыря доктор Вельбович.

Фил ткнул в него пальцем.

Вельбович пукнул и рассыпался на тысячи осколков.

– Носок-пятка! – скомандовал сам себе Фил, чувствуя, что поднимается в воздух. «Странное ощущение, – подумал он, – интересно, какое сегодня число?».

Почти летя, утопая ногами в густом воздухе, словно в болотной жиже и с трудом переступая, он подошел к часам и нажал на кнопку календаря.

«4 марта 1964 года».

«Интересно, – подумал Фил, – в этот день я родился».

Он еще выше поднялся, почти не чувствуя тяжести своего тела.

«Носок-пятка»! – услышал он голос доктора и сжался от страха, затем как-то странно уменьшился, скукожился весь и вылетел из квартиры через открытую форточку.

Влад огляделся по сторонам: чересчур много роскоши – зеркала в кружевных рамах, кривоногие столики с инкрустацией из драгоценного камня, абажуры в бисере. На стенах – картины причём кажется, подлинники, хотя Влад в живописи – не очень. Полы в коврах, каких он в жизни своей не видал, разве что в музеях, по которым его в детстве таскала тётка. Шикарно, но как-то всё слишком навязчиво: хрусталь слепит глаза, а на ковёр и вовсе ступить страшно.

– Красивый дом! – Влад был у них впервые.

Вроблевски одновременно кивнули.

– Мы очень долго его благоустраивали, – с улыбкой сказал Михал.

– Пойдёмте, – предложила Магда, – покажу вам кое-что…

Она провела Влада по длинному коридору до просторного холла, больше напоминающего театральное фойе. Влад шёл, и ему казалось, что ещё шаг-другой – откроется освещённая сцена, по которой они с Магдой пройдут тур вальса перед светской публикой.

Магда распахнула одну из дверей. То, что увидел Влад, больше напоминало спальню Нептуна, а не обычную ванную комнату.

– Нравится? – спросила Магда.

– Очень.

– Видите мозаику?

Влад обратил внимание на абстрактный рисунок по краю серебряной ванны.

– Это створки от устриц, которые мы с Михалом ели в Париже. Выбрасывать – показалось не оригинально. Я собрала в пакетик, привезла домой, и вот что получилось! – Магда ждала восхищения.