ворчит на него, тогда Котуко яростно карабкался на сугроб, размахивал руками и что-то угрожающе вопил. Сказать по правде, в ту пору Котуко был на грани помешательства, но северянка верила, что дух-охранитель укажет ему путь, и всё будет хорошо. Поэтому её ничуть не удивило, когда в конце четвёртого перехода Котуко, чьи глаза пылали угольями, сказал, что торнак следует за ними по снегам в облике двухголовой собаки. Девочка взглянула, куда указывал Котуко; что-то действительно мелькнуло в лощине. Это что-то вовсе не походило на человека, но всякий знает, что торнаит любят прикинуться медведем, тюленем и так далее.

Это мог быть сам десятиногий Дух Белого Медведя или что-нибудь другое – Котуко и девочка так изголодались, что на зрение полагаться уже не могли. Они никого не поймали в силки, не видели и следов дичи с тех пор, как покинули посёлок; пищи оставалось едва на неделю, а вдобавок надвигался шторм.

Полярный шторм может бушевать дней десять кряду, а оказаться в это время без крова равносильно смерти. Котуко построил снежный дом, достаточно просторный, чтобы туда влезли и санки (отрезать себя от припасов – не самое разумное), а когда он вставлял на место последний неровный кусок льда – замковый камень на крыше – то заметил, что в полумиле от постройки с небольшой глыбы льда на него уставилось Нечто. В туманной дымке казалось, что Нечто было сорока футов в длину и десяти в вышину, с двадцатифутовым^>121 хвостом; все очертания расплывались и дрожали. Девочке тоже привиделось Нечто, и она не вскрикнула, не ахнула, а тихо сказала:

– Это Квайкверн^>122. Что теперь будет?

– Он будет со мной говорить, – ответил Котуко. И нож для резки снега дрогнул в его руке, ибо даже верящий, что страшные, уродливые духи к нему расположены, редко желает, чтобы его ловили на слове. Квайкверн, кстати, это призрак огромной собаки без зубов и без шерсти; считают, что он живёт на крайнем севере, а в прочих местах является перед тем, как случится что-то важное. Дух может объявиться и к добру, и не к добру, но даже шаманы избегают говорить о Квайкверне. Именно он насылает на собак безумие. Как и у Духа Медведя, у него несколько лишних ног – их то ли шесть, то ли восемь – а Нечто, маячившее в тумане, имело гораздо больше ног, чем нужно любой обычной собаке.

Котуко и девочка не мешкая юркнули в хижину. Пожелай Квайкверн до них добраться, он в пыль разнёс бы снежный свод над их головами, но всё же куда спокойнее было знать, что целый фут^>123 снега отгораживает путников от зловещей тьмы. Свист штормового ветра походил на паровозный свисток; ветер дул три дня и три ночи, он ни на миг не сменил направления и ни на минуту не стих. Путники придерживали коленями каменную плошку, жевали полу-оттаявшее тюленье мясо и поглядывали на потолок, где за семьдесят два часа вырос изрядный слой сажи. Девочка ещё раз проверила остатки еды на санках – оставалось дня на два, не больше – а Котуко осмотрел железные наконечники к привязанному на тросик из оленьих жил гарпуну, нож, которым свежуют тюленя, и дротик для охоты на птиц. Больше заняться было нечем.

– Скоро мы уйдём к Седне, совсем скоро, – прошептала северянка. – Через три дня ляжем и отправимся к ней. Где же твоя торнак! Спой ей песню ан-гекока. пусть придёт.

Котуко затянул пронзительные, с завываньями, колдовские песни, и буря медленно улеглась. Он ещё пел, когда девочка вздрогнула, приложила к ледяному полу хижины руку в рукавице, а потом приникла к полу ухом. Котуко последовал её примеру, оба замерли, стоя на коленях и глаз не сводя друг с друга: они изо всех сил вслушивались. От обруча на птичьем силке, что лежал на санках, мальчуган отломил тонкую пластинку китового уса, разгладил её, опустил в лунку на ледяном полу и слегка утопил рукавицей. Китовый ус оказался почти таким же чутким, как стрелка компаса, ребята перестали вслушиваться и смотрели теперь только на кончик уса. Пластинка чуть дрогнула – самой незаметной на свете дрожью – поколебалась несколько секунд, потом замерла и задрожала вновь, на сей раз указывая в другую сторону.