Бабушка любила порядок – вещи одного вида вешались всегда вместе, чтобы потом не искать, а сразу складывать и укладывать на полки в шкафу. А на полках лежали такие мешочки полотняные (тогда и там их ещё не называли «саше») с травами и цветами – шалфей, фиалка, душица, роза. Ими перекладывали вещи.

И вот – всё развешено; мы втроём убираем двор, выливаем воду в уличные канавы, расставляем по местам корыто, тазы, баки, вешаем на гвоздик в хозяйственном шкафу стиральную доску. Теперь можно отдохнуть, и, пока бабушка не видит, залезть в полупустую бочку и поплюхаться там в холодной воде.

Дедушка скоро придет, а мы с Сашкой так устали, что, не дождавшись его прихода, свалились на кровати и уснули.

Я просыпаюсь вдруг и ничего не вижу; оказывается, дедушка закрыл ставни в нашей маленькой комнате, но и так уже наступил вечер. Вскакиваю с кровати и замечаю, что Сашкина «дачка», на которой он спит, аккуратно застелена сине-белым «марселевым» одеялом. Я слышу голоса на веранде – это наша «банда» отдыхающих ужинает, потом слышу плеск воды и звон тарелок – кто-то моет посуду. Потом затихают голоса взрослых, а детские приближаются.

– — Бабуля! – ору я не своим голосом, – белье пересохнет!

Я вылетаю в большую комнату, по пути сшибая с ног маленького Женьку и свою сестру Иришку, отправляющихся спать на перинах, а там, за столом, сидит дедушка и читает «газэту», у него на носу очки в круглой тонкой оправе, а на голове всегдашняя фуражка.

– Чого ты так крычыш, мэйделе? Чi трапылось щось?

– А бельё, дедуля, бельё сняли? – я не могу успокоиться.

Тут входит бабуля и говорит:

– Детонька, белье еще не просохло, завтра снимем. А сейчас давай-ка поужинай, а потом я тебя помою.

– А Сашка где?

– А он со взрослыми и Элкой с Вовиными девочками в кино пошли.

– Ба, – канючу я, – не хочу в корыте мыться. Хочу в дУше.

– Ну, в дУше, так в дУше, – говорит бабушка. – Всё равно завтра в баню идём.

– После глажки, – прошу я.

– Конечно, – соглашается бабушка.

Следующее утро – пятничное. Мы с бабулей сняли нашу стирку с веревок. «Цветное» она будет гладить потом чугунным утюгом, который греется на кирпиче, положенном на керогазную горелку. Ох уж, этот неподъёмный чугунный утюг! Моя мама купила бабуле электрический – уже давно, года три назад, – но бабушка упрямо не хочет им гладить, он, видите ли, слишком лёгкий, «не придавливает как надо».

А вот «белое» – отдельная песня. Бабуля достает из хозяйственного высокого шкафа широкую и длинную доску, кладёт ее на две распорки, установленные на полу веранды, покрывает доску плотной льняной тканью и сверху кладет два странных предмета – длинную, толстую и круглую деревянную скалку (точь-в-точь как для теста, только гораздо больше) и плоскую, широкую и толстую деревянную доску с ручкой в торце, но плоскую только со спинки, а вот брюшко у нее ребристое.

Вот она-то иногда и бывает моей гитарой. Гораздо удобнее, чем стиральная доска. А называется эта штука рубЕль.

Я, наверное, из того последнего поколения, которое ещё застало этот антиквариат в рабочем состоянии.

Но, до глажки рубЕлем и скалкой, бабуля говорит:

– Тайбеле, доченька, давай-ка потянем.

А это значит, что бабуля возьмёт сейчас льняную скатерть или простыню, или пододеяльник за два конца в длину, а я, с противоположной стороны – тоже за два конца, и мы будем тянуть, каждая к себе, чтобы края потом сложились ровно, а потом еще потянем наискосок легонько, чтоб вообще, как по линеечке потом сложить.

И так – каждый предмет.

И вот… Ох, это видеть надо, как ловко бабушка накручивает на скалку, например, простыню. И, когда плотный бело- голубоватый валик становится похож на кокон, она первым резким движением прокатывает по этому кокону рубЕль, и подскакивающий звук деревянной ребристой палицы, похожий на арпеджио, и еще… и еще… Ее рука выбрасывает рубЕль вперёд, и он катает, катает, выглаживает бело-голубой валик до тех пор, пока бабуля определяет, что вещь выглажена.