И у меня было предостаточно времени понаблюдать этот изумительно светлый и идеально круглый мир снаружи. Там внедрялись рационализаторские предложения, воплощались решения съезда в жизнь, формировались народные дружины, проводилась беспощадная борьба с несунами и с низкопоклонничеством перед Западом. Там разрастались стройки коммунизма, выделялись отдельные квартиры каждой советской семье, решалась продовольственная программа. Где-то между отдельными квартирами и решённой продовольственной программой уже наклёвывались, как нераскрытые бутоны, новые олигархи в малиновых пиджаках. Бородатые чеченские боевики выстраивались в очереди за «синей птицей», по одной в одни руки. Сидя под бабаней, в недрах дивана, я видел только оправленную в твёрдое дерево черноту, слышал гробовую тишину и таким образом, любая сенсорная связь с иллюзорным внешним миром была потеряна. О, если бы такая ситуация повторилась сегодня! Если б я вновь оказался закрытым в диване, придавленный телом 80-ти килограммовой бабушки, я бы всё сделал иначе. Я бы изо всех сил, крепко и глубоко заснул бы и постарался бы проснуться не ранее 2020 года. Что ж, видно уже тогда я был пропитан марксизмом, потому что чрезвычайно испугался банальной сенсорной депривации, решил, что промедление смерти подобно и, барабаня изо всех сил, требовал сбросить гнёт и жаждал свободы, не подозревая, что именно будучи запертым в диване, я был истинно свободен. Не иначе, именно после такой неудачной игры в прятки я и начал заикаться. Родители же были уверены, что заикаться я начал после того, как меня де напугали «плохие мальчишки». Сухомлинский, конечно же, возразил бы. «Плохих мальчишек не бывает», – сказал бы он. С другой стороны – вряд ли он бывал в Арбатове.

В другой раз бабаня сыграла со мной шутку. Я вышел из комнаты и не нашёл её. Я кружил по двухкомнатной коммунальной квартире, я звал её и не нашёл её. Была зима, окна были заклеены, моё зарёванное лицо в форточке отражало экзистенциальный ужас и веселило прохожих. Всё это время бабаня, отключив слуховой аппарат, дремала на стуле за холодильником «Бирюза».

Я ласково попрощался с плюшевой собачкой по кличке Авка. «Я еду в Детский парк!» Авка не возражала. Хотя её саму не брали в Детский парк, Авка не выражала протеста или фрустрации. Она безропотно и смиренно принимала жизнь такой, какая она есть.

Детский парк! Это было моей мечтой. Мама оделась красиво, мне выдали белые гольфики. Раньше я только наблюдал Детский парк из окна трамвая. Огромная белая космическая ракета возвышалась в центре парка. Педальные детские машинки ездили по дорожкам. Мороженое в вафельных стаканчиках!

Мы идём к трамваю. Возле трамвайной остановки – ряды аппаратов с газировкой исторгают пахучие потоки на асфальт. Потоки сливаются в лужи, граждане вываливают из трамвая, перепрыгивают через лужи и спешат, спешат, спешат…

– Куда стремитесь вы, безумцы? – сказал бы я но не сказал, и даже не подумал, в силу отсутствия способности к рефлексии. И даже такой простой факт, что в вечно истекающих сиропом аппаратах присутствует вечное отсутствие стаканов – даже этот очевидный и поразительный факт не привлёк моего внимания. Я видел перед глазами только белую космическую ракету.