Но свои опасения не высказываю.

— Значит, ждать тебя?

— Когда и где?

— Завтра в семь. В столовой института ядерной физики.

— Оу, — тянет он. — Такой экзотической свадьбы у меня ещё не было. А теперь, — вскакивает, — я должен спешить, бежать, лететь. Дела, дела, Персефона.

И исчезает в платиново-золотом вихре.

Я ещё несколько минут смотрю на стул, где недавно сидел бог брака, и думаю: как меняет нас всех жизнь среди смертных. Или это всё-таки мы, живя бок о бок с ними, передвигаясь по одним и тем же улицам, обедая в одинаковых кафе, незримо меняем их?

Но долго размышлять некогда: мне ещё собирать для Афины букет. А значит нужно ехать на оптовую базу, чтобы отобрать самые свежие и красивые цветы.

Букет моей лучшей подруги должен быть самым красивым. Я никому его не доверю.

***

Свадьба действительно очень скромная и, к тому же, несколько печальная. Гефест сидит, устремив взгляд вдаль, и только пьёт, не закусывая. Из-за чего лоб Прометея нет-нет, да и пересекает морщинка: переживает за друга, понимая, как тому тяжко любоваться на чьё-то счастье, когда собственная жена пропала.

Геракл, пришедший на праздник, по его словам, «приглядывать за дочуркой», тоже печален. Видимо, тоже вспоминает свою свадьбу с Гебой. А Макария ещё и подливает масло в огонь, прилюдно обнимая Загрея. Ох и высыплю обоим, когда домой вернёмся!

Снова переключаюсь на понурого Гефеста и думаю: наверное, лучше, что Афродиты здесь нет. Она бы оттягивала всё внимание на себя. А главной на этом вечере должна быть только Афина. И она царит: гордая, прекрасная, сияющая. В белом с серебром хитоне, с эдельвейсами в каштановых волосах. Мой бело-серо-сиреневый букет очень под стать её собранной, чистой, глубокой натуре .

Прометей не сводит с неё глаз, а я чувствую, как счастье за близких и дорогих людей переполняет меня.

Гименей уже провёл церемонию и умчался со словами: «Эфир! Опаздываю». Теперь Тей и Афина — законные муж и жена. Считается, что узы, которыми связывает влюблённых сам Гименей — вон они, красными ленточками мелькают у них на запястьях — нерушимы. Возможно, и так. Хотя даже они не становились на Олимпе препятствием для многочисленных измен.

Но здесь не Олимп. Как шутят ребята, простые смертные, приглашённые на этот праздник: физики-ядерщики самые стабильные. И, глядя на тихий тёплый свет в голубых глазах Прометея, я соглашаюсь с ними.

Раздаётся красивая лирическая музыка — о, смертные всегда умели сочинять такие песни, что они переворачивали душу даже богам, вспомнить того же Орфея! — и сильные руки с тонкими длинными пальцами оказываются у меня на талии.

— Потанцуешь со мной, Весна? — хрипотца в его низком голосе всегда будоражит меня.

— Почту за честь, царь мой.

Я сегодня в хитоне цвета зелёного яблока из тончайшего шёлка и шифона: люблю нашу одежду, жаль, нынче нечасто представляется повод примерить её. Место украшений — зелёные орхидеи в волосах да тонкая серебряная цепочка с хризолитовой «капелькой»: Аид надарил мне много драгоценностей — самых изысканных и элегантных. Но эта милая вещица дорога мне особо: муж тогда, скучая под землёй, попросил Гефеста обучить его ювелирному искусству и сделал её сам.

И лёгкие одежды, и скромное, но милое украшение очень идут мне. Я чувствую себя как в тот день в Ниссейской долине — лёгкой, воздушной, чуточку возбуждённой. И причиной тому — взгляд, которым скользит по мне мой мужчина: одновременно полный голода и благоговения.

Мы танцуем, а мне кажется — почти парим над полом. Для нас никого не существует в этот миг.

Наверное, мы бы парили и дальше, или вернулись к столу, чтобы поднимать заздравные кубки в честь Прометея и Афины и с умилением глядеть на то, как они целуются, смущаясь, будто студенты.