Кора отвернулась к стене. Она так и лежала с раскинутыми руками, разметавшимися по подушке волосами, в разорванной одежде, со следами его диких поцелуев…

Он сидел рядом и не трогал. Просто смотрел на неё, и она чувствовала эти горящие взгляды, как прикосновения раскалённого железа…

— Я трус. Жалкий трус, — горько проговорил он. — Только трус и слабак может силой принуждать женщину стать его женой…

В словах звучала горькая насмешка над собой. Но ей было всё равно. Она лишь подтвердила слабым голоском:

— Да… трус…

— Ты позволишь, — спросил он с удивительной нежностью, беря её руку и целуя запястье, где остались следы от его грубых пальцев, — всё исправить… если возможно… добиться тебя, Богиня?

Она лишь усмехнулась бледными пересохшими губами: к чему этот фарс? Потом отвернулась набок и подтянула колени к груди, ощущая, как могильной плитой на неё давит безысходность…

Она наклонился, осторожно убрал локон, упавший на щёку, обвёл пальцем контур её нежного личика, отстранился, укутал — дрожащую, маленькую, одинокую — одеялом… и ушёл.

Он заходил каждый вечер, зачем-то спрашивал, как её самочувствие. Клал на подушку бледный букетик асфоделей, извиняясь, что другие цветы здесь не растут, просил её что-нибудь поесть или выпить и уходил вновь, ни с чем…

Он больше не касался её и пальцем.

Но ей было уже всё равно… Её сознание уже путалось… меркло… становилось обрывочным и бессвязным…

«Зачем тебе нарцисс? Он отравит тебя своей слизью, ты умрёшь и попадёшь к Аиду», — звучал периодами взволнованный голос матери.

«Я не умру, я ведь Богиня», — весенним ручейком звенел её голосок.

«Моя Богиня, — шептал кто-то рядом глухо и отчаянно, осторожно беря её истончившуюся ладошку. — Пожалуйста… хоть глоток… хоть кусочек…»

Зачем она потянулась за тем нарциссом? Откуда он вообще взялся там, если у них с матерью не растут нарциссы? Он был красив, так совершенен…

«Самая красивая… Никого не видел лучше… — шептал голос. — До тебя я не знал, что значит — лицезреть Богиню… Каково это — преклоняться…»

Губы коснулись её лба. И она почувствовала: говоривший пылал от жара.

«Мне бы солнца… хоть на миг… цветы…» — пересохшими губами чуть слышно пролепетала она. Протянула вперёд тонкую ручку, ухватилось за грубую ткань одежд…

Её легко подняли, будто она ничего не весила, прижали к горячему телу — она слышала, как ухает и колотится сердце. Сердце ли? разве оно есть у монстров, что воруют девушек с цветущих лугов?

Миг, и её осторожно, как великую ценность, опустили на нежный ковер ярко-зелёной травы. Коре даже пришлось закрыться от солнца — успела отвыкнуть от него. Она приподнялась, села, опираясь на руки, и обомлела: сколько видел глаз — простиралась поляна, усыпанная красивейшими цветами, над ними порхали пестрые бабочки, густые кроны деревьев отбрасывали плотную тень, а у их корней журчал говорливый ручеёк.

— Что это за дивное место? — спросила она, жадно и полной грудью вдыхая ароматы цветов.

— Элизиум[2], — невесело отозвались рядом.

Но она уже не слушала, снова наполненная энергией, как весенние всходы полны жизненных соков.

Она вскочила, закружилась, рассмеялась. Ей казалось: ещё чуть-чуть — и из-за деревьев, хохоча и передразниваясь, выскочат верные спутницы — Иахе, Левкиппа, Фено. Что строго взглянет на проказниц Каллигенейя, доплетающая красивейший венок. Что легкой и величественной поступью к ней выйдет мама…

Радостная, Кора упала в траву, раскинула руки, уставившись в безоблачно-синее небо. Потянула на себя ближайший кустик и… тот поддался удивительно легко.

Странно, мелькнула мысль. Кора поднесла растение к глазам и… даже не поверила сразу… У него не было корней…