Прямо над головой этажом выше с рассыпчатым звоном разбили что-то большое, стеклянное.

– Всякий дом полон памяти о прошлом, – заговорил господин Сугутов, глядя в окно. – Я вторгся в вашу память как иноверец, как чужак.

Завтракали в молчании.

Мать приготовила завтрак, не используя покупные готовые блюда и консервы, – она умела готовить очень вкусно. Красиво, живописно разложила она еду по тарелкам, разлила в стаканы сок, сварила кофе, но господин Сугутов не промолвил ни одного слова, и от этого есть и пить было мучительно. И еще было что-то безнадежное, обреченное в том, что мать не прибрала себя к завтраку – осталась непричесанной, без косметики, в помятом халате. И глаза у нее были опухшие от слез, а руки дрожали так сильно, что это было заметно, когда она брала нож или подносила ложку к губам.

– Не надо на меня смотреть, – хрипло произнесла она. – Я знаю, что выгляжу ужасно.

Господин Сугутов и теперь не проронил ни слова. Не спеша он допил свой кофе, отер губы салфеткой, встал из-за стола и сказал, как будто ни к кому не обращаясь:

– Собирайтесь!

Мать взглянула на него снизу вверх испуганно, не понимая, что значит его требование.

– Лучшее платье, туфли, украшения. Все – светлое, – спокойно проговорил господин Сугутов. – Мы летим. Но не к шарлатану в Гималаи. Мы летим в мое поместье. На юг. Там не будет ничего, что смогло бы возбудить в тебе страх.

– Вадим… – глухо проговорила мать.

– Хочу видеть радость на твоем лице, – сказал господин Сугутов. – И чтобы она была только от меня.

Мальчик сидел в своей комнате за письменным столом.