– Что ни слово, то печать царская, – попытался встрять в разговор Тарабаркин, но Илларионович погрозил ему пальцем. – Замыкает наш фееричный список представитель пролетариата, Видлен Афанасьевич, эрудит, знающий наизусть наших классиков – Ленина, Сталина, Мао и других, не говоря про лозунги и речёвки, как ты уже заметила.

– Кстати, пингвины не писают, – заметил Шансин.

– И как после этого тебя называть романтиком? – скривился Тарабаркин.

– Покушаешь? – полковник был полностью поглощён девушкой. – Борщ на славу вышел, наваристый, душистый.

– Нет, что вы. Я пока ехала, по пути пару пирожков съела. Потом, после работы. Пойдёмте лучше в огород, а то скоро темнеть начнёт.

– Да какой, всего третий час дня, – Тарабаркин не мог себя унять, от чего вихлялся, как кобель на весеннем призыве.

– Она права, – Илларионович снова показал кулак Саньке, – пора приступать к посадке.

– Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи! – возбудился старик Видлен. – Я, кстати, привёз три сорта картофеля, все новинки, а один загляденье, почти тропическая бабочка, весь в глазках с подведёнными ресницами.

– Заинтриговал!

– Вперёд на баррикады! – мужчины от присутствия хорошенькой девушки невольно пытались завладеть её вниманием, даже Драперович сбегал наверх, сменил рубаху, но полковник строжился, он открыл сарайчик с инструментом и приказал, – хватит попусту воздух сотрясать, разбирай шанцевый инструмент.

– Лопата – друг солдата! – Цитатник вытащил небольшую лопату и взвесил её в руке. – Легковата, но для женщины в самый раз. Ведь не зря говорили классики: «Красота девушки не в бровях, а в трудоднях».

– Кажется, нашего Видлена несёт не по тому руслу, – сердито заметил Буйвол.

– Так, Санька с Владимиром таскают картофель, я, Костя и Пауль с лопатами, Зося и Видлен раскидывают корнеплоды. Диспозиция всем ясна? Приступаем! Навалимся хором на картофель, и по осени будем слушать ораторию в кастрюле.

– А вы, товарищ полковник, поэт, можно сказать, пиит, – принимая вёдра, с восхищением подметил Санька.

– Вот твоих восторгов мне не надо, – оборвал его Илларионович.

– Скажи мне, кто тебя хвалит, и я скажу, в чём ты ошибся. Владимир Ильич строго относился к бахвальству, – поддержал его Видлен.

– Да уймитесь вы, наконец! – взорвался полковник. – Пора работать не языками, а руками.

– Правильно, – подхватил старик Цитатник. – Великий мечтатель революции Эрнесто Че Гевара говорил: «После революции работу делают не революционеры, её делают технократы и бюрократы. А они – контрреволюционеры».

– Ведро взял! – приказал Илларионыч. – Кругом! Шагом марш, контра, и, не останавливаясь, пошёл кидать. Ещё одна цитата, мы тебе могилку выроем, положим туда твоё жалкое тело, закопаем, а сверху посадим картошку. Будут над тобой колоситься цветы заморского гостя.

У Видлена вскинулись белесые брови, он сжал губы, отвернулся, хотел возразить, но почувствовал спиной опасность, исходящую от бывшего полковника, понуро взял ведро и, обиженно хлюпая носом, двинулся в огород. За ним, посмеиваясь, пошёл Пауль. Тарабаркин и Драперович с гиканьем побежали наперегонки к погребу, где рядом с откинутой крышкой уже лежал картофель на солнечном прогреве. За ними быстро зашагала Зося, переваливаясь с боку на бок, как молодая утка с выводком. Илларионович, оглядев вспаханный огород, вытащил из сараюшки новую серебристую лопату, перехватил её, как винтовку, и решительно направился в конец огорода.

– Сажать начнём от конца и до моей усадьбы, – приказал он.

– До чего содержательно, ёмко и точно, – восхитился Тарабаркин, подтаскивая ведро с картошкой, – так могут высказываться только настоящие полковники.