– Я рад вас приветствовать, товарищи!

– А мы тебя нет, – мрачно проговорил Георгий Илларионович.

– Нашёл чему радоваться, – саркастично заметила крашеная старушка. – Ты на кладбище попал, на похороны или у вас, партайгеноссе Дёготь, так принято себя вести?

– Не сметь меня так называть! – он взвизгнул, а из-за машины выглянул испуганный водитель.

– Ты ещё скажи, что жить стало лучше, жить стало веселее, – сплюнул под ноги один из стариков.

– Не сметь марать партию демагогией и вашими перформансами!

– Слышь, цуцик, ты смерть нашей Фаины обозвал поганым словом, – рыкнул Георгий Илларионович.

– Вы сами испоганили её память вот этим посмешищем, – он ткнул пальцем в сторону автобуса. – Как вы посмели нашу героическую символику перенести на катафалк? Кто вам позволил?

– Швыряться звонкими фразами – свойство деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции… – вперёд выступил Видлен. – Надо говорить массам горькую правду просто, ясно, прямо. Ильич был всегда против надуманных правил и условностей. А наш автобус отражает часть нашей жизни, наши пламенеющие сердца, мы родились с этой символикой, с ней уходим из жизни. И нам не указ мелкие продажные прыщи.

– Да мы вас, – заверещал Дёготь, – сотрём в порошок! Мы вас к стенке поставим! Посадим! Сгниёте в камерах!

– Ах, ты, мразь, обкомовская, – зашипел Георгий Илларионович, выдернул из рук Шансина лопату, взял её наперевес и пошёл на выступающего.

Дёготь испуганно кинулся к машине с криком: «Заводи!». Машина взревела и резко тронулась с места, дверь Дёготь закрывал на ходу. Флаг, как лисий хвост, болтался в пыльном облаке, они скрылись в конце проезда.

– Что за хлыщ? – с интересом разглядывая уезжающую машину, спросил Тарабаркин.

– Когда-то был мелким комсомольским секретарём, у меня на побегушках. Потом начал расти, а тут эта долбаная перестройка. Теперь выдвинулся до секретаря обкома КПРФ, а вот того уровня власти уже нет. Вот он и беснуется да выполняет мелкие поручения нынешних сильных мира сего, нередко бандитов, жить-то на что-то надо. В общем, много говорит о коммунистических принципах, ими же торгует в розницу и мелким оптом, зависит от того, кто сколько даст, одно слово – современный партийный лидер.

– Да, сейчас у нас нет вождей уровня Сталина, Ленина, даже до Троцкого никто не дотягивает, – вздохнул сухонький старик, потом кивнул в сторону кладбищенских ворот. – Смотри, кажется нового русского везут хоронить, спешат.

По дороге между могилами на большой скорости неслись три чёрных мерседеса.

– Да-а, что-то они слишком торопятся, план выполняют, – хмыкнула крашеная старушка. – Наверное, сами же загубили душонку пропащую, теперь торопятся концы спрятать.

– Нет, они по наши души, – тоскливо произнёс Шансин.

И точно, машины резко остановились около автобуса, из них вышли человек восемь в куртках, чёрных очках, с битами. Среди них двое старых знакомых, суетливый и верзила. Суетливый битой ударил по фаре автобуса, раздался звон стекла, а верзила направился к Тарабаркину, но не успел дойти до него, как Георгий Илларионович, всё ещё держащий лопату в руках, огрел его по голове. Верзила удивлённо повернулся и осел, очки слетели, его маленькие глазки, карие, по-детски удивлённые, остекленели.

– На баррикады! – Видлен подскочил к Георгию Илларионовичу, встал рядом, вытащил из глину другую лопату, крепко сжал черенок, наклонился, оттопыривая нижнюю губу.

За их спиной тотчас образовалась плотная кучка ощетинившихся подручным материалом стариков. Бандиты от столь решительного отпора растерялись, замялись, но тут к ним подбежал суетливый. Нервно срываясь, мелко тряся головой, он заорал, распаляя себя: