Кто сделал так, что парни, с которыми я шел всю жизнь, умерли, не узнав ничего. Почему тысячи ребят вот уже пол сотни лет умеют только убивать. Они никогда не жили, и не будут жить. Матери их были изнасилованы, а, родив, они умирали молодыми от болезней, принесенных солдатами или от последствий Катастрофы. Еще не родившись, мы были обречены на быструю или медленную смерть. Мы не знали любви ни женской, ни материнской, мы не знали дела: мужские руки сжимали только автоматы и пулеметы. Хаос царит во всем, кроме смерти – это единственное дело, разрешенное всем. Шеф тайной полиции стал главным проповедником.

Катастрофа уничтожила в нас все человеческое, но нас отнюдь не призывали к любви. Доносы и убийства – вот что провозглашал в своих проповедях бывший шеф тайной полиции. Когда-то были потерянные поколения. Мы же стали потерянным народом: без чести, без совести, без любви к живому. Мертвая земля остается за нами.

Те, кто создал Катастрофу, делали это сознательно. Они отравили землю, воду, воздух страшными для человека отходами производства и, когда сами стали задыхаться в созданном мире, они подготовили Катастрофу, растворив в ядерном огне все, что могло обличить их. Мы, потомки тех кто остался жив, добивали друг друга, не видя смысла в жизни, отравленной запахом смерти. Только тут, за рекой, уцелел уголок живой земли, но мы как чумы боимся его. Там, где жизнь, нас ждет смерть.

Защелкал, залился в листве соловей. Я замер, я вспомнил, может быть еще со слов матери, что сладостное пение соловья предвещает ночь. Действительно, в чаще сгущалась тьма. Я бросился бежать наверх, но трава, к которой я не привык, мешала мне, ветви цеплялись за одежду. С трудом добрался я до вершины холма, где кончался лес. Бесконечная равнина, покрытая густой травой, раскинулась передо мной. Синий вечерний пар поднимался над ней. Внизу горели костры новых переселенцев. В глаза мне бросился чистый розовый закат, охвативший небо на горизонте. Над головой, отделившись от неба, плыли вечерние серые облака, чуть подсвеченные розовым закатом. За равниной садилось солнце. Сердце сжалось, оборвалось. Я упал. Девушка-олень склонилась надо мной.

Действующие лица:

Орфей

Эвридика

Аид

Персефона

Данаи

Тантал

Сизиф

Гермес

Менады

В этом сне много музыки. В самом начале звучат две ноты, как будто капают, бесконечно и монотонно, капли дождя.

Пререкания Аида и Персефоны проходят под джазовую импровизацию.

Разговор Эвридики и Орфея идет под музыку Вивальди или Моцарта. А в конце звучит "Болеро" Равеля.

Все действие происходит в полутьме, в сером тумане

ОРФЕЙ

Одиночество. Здесь нет природы, нет звуков, не колышется воздух. Капля не капнет. Обволакивает темнота, и воздух – нет, черный туман, – удушлив как зловонное болото. Плывем по реке – ни всплеска, ни движения.

Черное… нет, это не туман…Ужасно…Рука проходит сквозь тень, и руки не видно, ни признака зги. Кричи, плачь навзрыд – ни звука, – и нет свидетелей. Эй, Харон, я плыву в ладье мертвых, но не вижу тебя.

ХАРОН

Смерть не видят – ее чувствуют.

ОРФЕЙ

А когда смертью пропитан воздух?

ХАРОН

Тогда достаточно отворить окно, чтобы умереть.

ОРФЕЙ

Я так хотел умереть, но боги не исполняют желаний. Они издеваются над смертными: поманят любовью и убьют ее, дадут богатство и отнимут, молодость и здоровье превращают в немощь, а когда мы хотим умереть по доброй воле – не посылают Танатоса, считая излишней роскошью смерть по собственному желанию и усмотрению.

ХАРОН

Мелочны вы, живые людишки, вечно вас что-то заботит. То ли дело мертвые души – они ничего не хотят, любо-дорого иметь с ними дело.