Потом Сурганов воображал, что, пока они с Павликом идут по лесу, лётчик входит вместе с Наташей в их квартиру, и она незаметно оглядывается, нет ли кого ещё на лестничной клетке. От этих воображаемых сцен к горлу подкатывала дурнота, а щёки покрывались красными пятнами. Искусствовед всмотрелся в него и сочувственно забормотал что-то про аллергию. У него и лекарство оказалось наготове.

Сурганов почему-то безропотно проглотил эту таблетку неизвестного имени.

Гости начали разъезжаться. Первым исчез искусствовед, потом муж подруги утащил её, уже стремительно напившуюся, в машину. Но лётчик всё не ехал, а потом вдруг Наташа упросила его подвезти её к магазину на станции.

Оставшись с сыном наедине, Сурганов, по заведённому обычаю, принялся читать Павлику сказки.

Павлик слушал, но возился при этом с какой-то посудой на кухоньке. Сурганова восхищала эта самозанятость. Но и посуда была странной – видимо, не нынешних хозяев, а давних их предков. Так и не поймёшь, от чего этот тусклый цилиндр – от древней мясорубки или это часть перечницы. А это сломанный штопор или садовый инструмент?

Он отвлёкся и снова стал думать о лётчике.

Хорошо бы сейчас забраться на крышу сарая вместе с Павликом и смотреть вокруг. Подсматривать за соседями-нуворишами не выйдет, так высоки у них заборы, что ничего не увидишь.

А вот на других, что доживали в посёлке с советских времён, можно поглядеть. На соседнем участке растапливали настоящий самовар. Может быть, и не старинный, он всё равно светился гладким боком и пускал зайчики, пока его несли за ручки. На другой даче подросток терзал гитару.

Понемногу сумерки наваливались на посёлок, будто опускалось сверху старое одеяло, пыльное и колючее.

В этот момент вернулась жена.

Она с некоторым раздражением спросила, почему Павлик не в постели и отчего не закрыты плёнкой недоеденные салаты.

Сурганов прижал уши, а Павлик совершенно не расстроился и безо всяких возражений пошёл спать.

Утром жена разбудила Сурганова довольно неприятным образом. Оказалось, что не работает микроволновка. Действительно, изнутри пахло чем-то кислым, но Сурганов ничего не понимал в электроприборах. Жена говорила, что либо он, либо Павлик засунули в микроволновку что-то металлическое, а, как известно, этому прибору – смерть от стальной посуды.

Сурганов отнекивался, но, честно говоря, не мог исключить какого-нибудь эксперимента Павлика. Всё равно он был виноват тем, что не уследил.

Наконец жена утомилась. Она сказала, что поедет в город за новой микроволновкой, потому что без микроволновки на даче – не жизнь.

Стукнула калитка, разговоры прекратились, слышно было только, как мучает гитару соседский парень.

– А знаешь, Павлик, – вдруг сказал Сурганов, – а давай пойдём к озеру через лес. Тут озеро есть, я на карте видел. Мы с тобой, может, и нехороши, но жизнь всё равно к нам несправедлива.

Павлик кивнул, как показалось Сурганову, радостно.

Они собрались, вернее, Сурганов покидал в рюкзачок какие-то странно выбранные припасы: воду, сок, огромное яблоко и пачку печенья. Потом он проследил, чтобы Павлик надел крепкие ботинки, и они вышли за калитку.

Сурганов шёл так, чтобы Павлик не сильно отставал от него, и внутри закипала жалость к самому себе.

Надо было кому-то поплакаться, а плакаться было некому. Мать давно умерла, друзьям его брак казался счастливым, а Павлик и так всё понимал.

В этот момент Сурганов ощутил, что весь мир как-то зыбок и зависит от того, как о нём расскажешь. Когда он хвастался перед друзьями, он ощущал себя совершено счастливым и верил каждому своему слову. А вот теперь был ужасно несчастен.