Но оборотень тоже протиснулся боком и нагнал ее.

Она увидела, как лезвие приближается к ее горлу.

Абигэль внезапно открыла глаза и, всхлипывая, поднесла обе руки к шее.

– Что с вами, мадам? – спросил чей-то голос.

Длинная платформа тянулась вдоль окна, о которое стукалась голова Абигэль. В кресле напротив сидела дама лет шестидесяти с журналом в руках. Рядом стояли люди, укладывали багаж в секции.

Абигэль уснула в поезде. И сжимала в руках роман из своего сна, «Четвертая дверь». В него были заложены билеты до Кемпера. Она уже ничего не понимала. Ни малейших воспоминаний о том, как она садилась в скоростной поезд. Часы показывали 21:50.

– Когда отправляется поезд?

– С минуты на минуту. По расписанию.

Абигэль встала и посмотрела наверх.

– Вы не знаете, был ли у меня багаж?

– Вы уже спали, когда я пришла.

Она вышла на перрон. Свисток, поезд тронулся, в направлении через Ренн до Кемпера…

Что все это значило? Она крепко вцепилась в книгу. Откуда взялся этот томик? Как она попала на вокзал Лилль-Европа? И почему собралась в Кемпер? Ноги ее никогда не было в этом городке в бретонской глубинке.

Надо было успокоиться, навести порядок в голове. У нее могло быть объяснение этой бредовой ситуации. Единственно возможное. Присев на скамейку, она достала из кармана иглу в стерильном пакетике, которая всегда была при ней. Она воткнула ее в кожу между большим и указательным пальцем. Выступила капелька крови, словно пузырек реальности, что окончательно вывело ее из равновесия.

Кровь означала, что это не сон.

Фред наверняка мог ей все объяснить. Она поискала свой мобильный телефон, но тщетно. Где же ее сумка, документы? На нее напали? Ограбили? Ударили по голове, и она потеряла память? Она поспешила прочь с вокзала.

Китайские тени еще скользили по улицам города. Абигэль вышла на улицу Федерб, пересекла Гран-пляс, прошла часть Старого Лилля и свернула в тупичок в конце улицы Данель. Поднялась на четвертый этаж жилого дома. Вставила ключ в замочную скважину, но дверь оказалась не заперта.

– Фред?

Из другой комнаты доносилась музыка. Куртка ее друга лежала на подлокотнике дивана, негромко бормотал телевизор. Оставив книгу на журнальном столике в гостиной, Абигэль бросилась в коридор. Мелодия песни теперь звучала отчетливее. В горле встал ком. He knows I’m gonna stay. Oh, California dreamin’.

Музыка в салоне машины ее отца перед самой аварией. Боль скрутила живот, подступила тошнота. Слова пыточными инструментами врезались в плоть. Абигэль зажала руками уши и пошла дальше. Звук нарастал. Он шел из спальни. Абигэль вошла, увидела носки и джинсы Фредерика на полу. На кровати спиной к ней лежал, свернувшись клубочком, мужчина. Больше, крепче, чем Фредерик. Он спал и не слышал радиобудильника.

– Кто вы?

Абигэль подошла ближе. Слова застряли у нее в горле при виде крови на подушке. Изогнувшись над кроватью, она закричала.

Мужчина был недвижим, с застывшим взглядом, с перерезанным горлом.

Вдруг он открыл глаза и, улыбаясь, протянул к ней руку.

Это был ее отец.

On such a winter’s day (California dreamin’)

On such a winter’s day

Абигэль открыла глаза, на этот раз по-настоящему.

В кровати, под одеялом.

Она глубоко вдохнула, словно вынырнув после апноэ no limit. Наволочка промокла насквозь. Фредерик, заворчав, хлопнул ладонью по радиобудильнику, игравшему на полную громкость California dreamin’. Посмотрел на часы и поморщился – семь часов, – еще в полусне. Слезы проложили соленые дорожки на щеках его подруги.

– Ты плакала?

Абигэль уставилась на своего друга, как смотрят на привидение. Она прижалась к нему со смесью облегчения и ужаса. Ей приснился очередной многослойный сон, из тех, когда кажется, будто ты проснулся, а на самом деле еще крепко спишь под теплым одеялом. И в этот сон естественным образом вписалась музыка, которую передавали сейчас по радио.