Искатель, стоял подобно статуе. Холод реки сковал его тело. Всплеск воды стал громче.

У берега стояла лодка. Человек в темном плаще держал в руках весло. Писатель первым подошел к нему.

– Приветствую! Можно узнать, что здесь происходит? – он протянул ему руку, но лодочник не ответил. Белые пальцы еще крепче сжали весло.

– Эй, приятель! Ты что, глухой? – лодочник молчал. Капюшон плаща приподнялся, обнажив мертвенно-бледное лицо. Его глаза сияли черным цветом. Это было похоже, на озаренную лунным светом поверхность реки или подсвеченное холодными звездами небо.

Писателю казалось, что он тонет в этих глазах.

– Никогда такого не видел, – прошептал Искатель.

– Я тоже…

Лодочник жестом пригласил их сесть в лодку, и они согласились. Судно было старое, но прочное. Едва весло коснулось воды, они отчалили от берега. Окутанная дымкой тумана троица удалялась все дальше, оставляя за собой толпу бестелесных существ.

От воды пахло тиной. Они плыли молча, пока Искатель не нарушил тишины.

– Может, уже поговорим? Или…

– Или прыгнешь за борт? – голос Лодочника был сухим и резким. В его словах не было злости. Но определить настоящая интонация осталась неуловимой.

– А ты остряк! Но, если мы не получим объяснений, за борт отправишся ты! – Писатель улыбнулся. При свете луны это было похоже на оскал.

Лодочник молчал, сверкая черными глазами. Искатель обернулся, но берег заволокло туманом. Кругом один туман. Сразу и не понять, в какую сторону движется лодка. Но, видимо, этот вопрос волновал только его. Между Писателем и Лодочником шла бессловесная схватка.

– Я обеспечиваю переправу на тот берег. Я вас ждал. Такие, как вы, периодически появляются здесь, чем создают мне лишние хлопоты.

– А что там, на том берегу? – вкрадчиво спросил Искатель, боясь нарушить откровение Лодочника.

– Оттуда, еще ни кто не возвращался. Тому, кто доплыл со мной до середины реки, уже нет смысла возвращаться. Слишком поздно. Я не видел этого места. Говорят, там вершится самый страшный суд. Но люди даже после смерти любят поболтать. Я не особо вслушиваюсь в их речи. Чаще всего эти монологи вызваны страхом, обычным страхом. Я не могу ни утешить, ни помочь им. Я всего лишь Лодочник, обеспечивающий переправу. Многие понимают, что плакать и молить о помощи, нет смысла. Они молчат, погруженные в свои мысли. Я не знаю ни имен, ни званий. Иногда я их просто не слышу. Их губы двигаются, а звука нет. Вы исключение. Вы живые.

Холодное дуновение ветра вызвало озноб.

– А ты? Ты жив или мертв? – спросил Писатель и чуть подался вперед. Вопрос был интересным и не удобным. Лодочник сжал губы, опустив взгляд вниз. Волна билась о борт лодки, мягко ее раскачивая.

– Ответить на этот вопрос – значит потерять покой. Половина людей, прежде чем встретиться со мной, умирает морально, и не думает об этом. Так ли это важно, быть живым физически? Это просто смена обстановки, не более. Может, когда – нибудь, чья – то не упокоенная душа перевернет эту лодку, и будет повод проверить… Для меня эта ночь длится уже вечность. Если она закончится, я не сильно расстроюсь…

– И тебе неинтересно что там, на том берегу? Ты, единственный, кого видит человек, прежде чем уйти в небытие. Твое отношение к ним чудовищное! Неужели в тебе нет ни капли жалости? – Писатель был зол.

– Слащаво! – отозвался Искатель.

– Что?

– «Неужели в тебе нет ни капли жалости?» – обычно после этой фразы, малоизвестная актриса, низкобюджетной, мыльной оперы пускает слезу. И музыка на заднем фоне такая трагическая.

– Ты меня еще учить будешь? Сам-то много написал? Бумагомаратель!