– Не-а, – отвечаю я, – но мне почему-то захотелось спать.

– Анна, посерьезнее! Ты не стараешься. Давай, закрой глаза.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь представить то, о чем говорит Фрэнки. Она рассказывает о теплом солнце и запахе кокосов, о письмах, которые я отправлю родителям. Только я вижу совершенно другие образы. Вспоминаются открытки от Мэтта с морскими львами в солнечных очках и веселыми толстушками в ярких шлепанцах. Я до сих пор храню их под кроватью, в отдельной коробке.

Если бы мы поцеловались раньше, он бы присылал мне любовные письма?

– Ну? Представила? – Фрэнки хлопает меня по ноге и возвращает в настоящее.

– Нам скоро даже не придется это представлять, – отвечаю я, запрещая себе думать о несуществующих письмах Мэтта и смайликах-поцелуях.

– Анна, это будет шикарно! – Фрэнки прикрепляет наш список к доске над столом, потом открывает верхний ящик и достает из тайника сигарету.

Она всегда высовывается в открытое окно спальни. Ее никогда не застанешь курящей в школе, кафе или просто на улице. Хоть Фрэнки всячески это отрицает, но я почти уверена: на самом деле ей это даже не нравится. Она просто ждет, что однажды ее поймают родители и хоть как-нибудь накажут.

Первый раз дядя Ред и тетя Джейн упомянули о предстоящей поездке в Калифорнию месяц назад и предложили мне поехать с ними. Фрэнки тогда как с цепи сорвалась. Долгое время она вообще не произносила ни слова. Мы не знали, чего ожидать. То же самое было сразу после аварии: стоило кому-нибудь из одноклассников или родственников упомянуть Мэтта, как Фрэнки замолкала на полуслове и уходила. Или тряслась от злости. Или начинала рыдать и убегала прочь. Рыдания не имеют ничего общего со слезами, ведь как только ты успокаиваешься, кажется, что в теле не осталось ни единой косточки: хочется просто упасть и никогда не вставать.

Но в тот вечер, когда ее родители заговорили о поездке в Занзибар-Бэй, Фрэнки не пролила ни слезинки. Она просто взбесилась и унеслась в свою комнату. Дядя Ред и тетя Джейн, конечно, сразу принялись передо мной извиняться. Я знала, как им тяжело, но искренне не понимала, на какую еще реакцию они рассчитывали. Когда прозвучало предложение отправиться летом в Калифорнию и в воздухе повисло неловкое молчание, я подумала, что прошел всего лишь год и для этого слишком рано. Но спустя месяц Фрэнки оттаяла, загорелась идеей поездки в Занзибар-Бэй и стала расписывать, как здорово будет снова оказаться среди пальм и нежиться в лучах солнца.

Фрэнки встает на колени у окна, раздвигает шторы с деревянными бусинами и, опершись на подоконник, закуривает. Браслет с красным стеклышком, сделанный Мэттом, сползает по запястью, поблескивая сквозь пелену сигаретного дыма. Подруга затягивается, поворачивается и выдыхает дым в летнее небо, а я разглядываю ее босые ступни, испачканные пылью, и никак не могу отделаться от мысли, что мы поторопились.

– Тебе не кажется, что все происходит слишком быстро? Я про поездку в Калифорнию. – Голос звучит глухо, я никак не могу подобрать правильные слова.

– Да нет, – отвечает Фрэнки и, выбросив недокуренную сигарету в банку из-под диетической колы, садится рядом со мной на пол. – У нас еще… раз, два, три, целых четыре недели до начала ЛЛКНС. Волосы успеют отрасти на целый сантиметр. – Она прижимает руку к подбородку, демонстрируя предполагаемую длину. – Кстати, нас ведь ждет супермегадиета.

– Ты про те штуки, похожие на молочные коктейли? – спрашиваю я. Лучше язык проглотить, чем пить эту дрянь на завтрак, обед и ужин. – Что-то не хочется.

– Анна, никаких возражений. Это же минус четыре килограмма! Только представь, как мы будем смотреться на пляже. – Фрэнки задирает футболку и хлопает себя по животу, демонстрируя несуществующий жир. – И не забудь про свой «булыжник».