– Мы знаем, – кивает папа, – и поэтому очень беспокоимся. Поездка в Калифорнию станет тяжелым испытанием. Неизвестно, как все это отразится на состоянии Фрэнки. Тебе придется быть сильной.

Я едва сдерживаю горькую усмешку. Это напоминает фразу, сказанную Мэттом незадолго до его смерти. В тот день Фрэнки присматривала за ребенком соседей, которые жили чуть дальше по улице. Мы с Мэттом сидели в его комнате, сортировали книги и диски, решали, что можно оставить дома, а что – взять в колледж.

– Я буду учиться рядом, – сказал он и посмотрел на стопку дисков, которые собирался оставить, – но все равно волнуюсь за Фрэнки. Не хочу, чтобы она чувствовала себя одинокой или думала, что не нужна нам. Ей будет трудно смириться с тем, что наши отношения изменились. А тебе, Анна, придется быть сильной.

– Да что ты говоришь? – Я притворилась оскорбленной. Как будто мы, девчонки, непременно разойдемся, оставшись без его покровительства. – Ты же не на войну собрался. Справимся как-нибудь.

– Я не это имел в виду, – сказал Мэтт, устроившись рядом на кровати и обхватив мое лицо ладонями.

Обманув его обиженным видом, я навалилась сверху. Мы упали на кровать и начали целоваться.

– И кто теперь самый сильный? – спросила я.

– Сдаюсь-сдаюсь, ты победила. – Мэтт рассмеялся.

Все еще лежа сверху, я положила голову ему на грудь, и до самого возвращения Фрэнки он гладил меня по волосам.

– Анна? – зовет меня папа. – Все хорошо?

Я киваю и отгоняю воспоминания.

– Пап, я всегда сильная.

– Анна, я знаю, но…

– Вообще-то, – вступает мама, – я думаю, эта поездка пойдет тебе на пользу. В Калифорнии ты сможешь… как бы это сказать… навестить Мэтта. Понимаешь, о чем я?

Она смотрит с таким сочувствием, что на мгновение я забываюсь и почти верю, что ей все известно. Как будто чувства написаны у меня на лице огромными буквами – стоит убрать волосы, и их можно прочесть.

– Да, – отвечаю я и молюсь, чтобы родители не заметили мой румянец.

– Ладно. – Отец встает. – Заканчивай собираться и ложись спать. Тебе завтра рано вставать.

Ну наконец-то!

Мне снова удалось убедить папу. Я обнимаю родителей и, как только они уходят, еще раз сверяюсь со списком вещей. Кажется, ничего не забыла. Осталось только решить главную проблему: разобраться с мыслями о Мэтте.

Погасив свет, я включаю лампу для чтения. Сворачиваюсь калачиком на кровати и смотрю в окно на бегущие по стеклу струи дождя и расплывающиеся очертания домов. Я думаю об океане и перевожу взгляд на баночки с цветным стеклом, привезенные Фрэнки и Мэттом.

Мэтт мог умереть как и когда угодно, но стоит только взглянуть на эти стёклышки, и я снова вспоминаю время, которое мы провели вместе. Начинаю размышлять, не упустила ли что-нибудь, не могла ли как-то разорвать цепь событий, завершившихся катастрофой и разбитым сердцем.

«Привет, Мэтт, я тебя люблю. Давай не поедем за мороженым? Давай где-нибудь спрячемся?»

Когда мы были просто друзьями, я часто упоминала о нем в старом дневнике, который повсюду носила с собой. Я исписывала целые страницы рассказами о том, как мы гуляли по выходным, как в школе он подходил к моему шкафчику на переменах, как давал мне книги и как мы потом их обсуждали. Но иногда там говорилось и о другом: о чувствах. В такие моменты я ужасно боялась, что кто-нибудь найдет мой дневник и разболтает все секреты.

Первое настоящее письмо Мэтту я написала в том самом блокноте, который он подарил мне на день рождения. Правда, отправлять его я не собиралась. Сидя в спальне и вспоминая тот поцелуй во дворе, я чувствовала, как все тело дрожит, и остро ощущала вкус губ Мэтта. Я распечатала фотографию, которую папа сделал сразу же после сражения тортом, приклеила на разворот фиолетовой обложки, прямо под словами «С днем рождения!», и начала писать.