День за днем она сидела в библиотеке совсем одна, и мысли ее снова и снова возвращались к ужасам той ночи, и каждый раз перед ней вставал вопрос, на который не было ответа: что же дальше?
Самоубийство? Если бы можно было сразу… Отец так страдал, умирая. А кроме того, умереть – значит оставить без всякой защиты Элси – хорошенькую Элси, которой едва успело исполниться шестнадцать лет и которую она обещала оберегать. Но оставаться в этом доме…
Уйти некуда. Ни денег, ни друзей… Правда, есть леди Мерием. Она добра… но глупа. И хуже того – любопытна. Легче умереть, чем рассказать кому-нибудь об этом.
Она попробовала читать. Одну за другой она брала книги, которые чаще других читала отцу и любила ради него – да и ради них самих, – и ставила их обратно.
Пресные, поверхностные, бесполезные. Утонченные девы Горация, Лисид и Титир с их тростниковыми свирелями, Астрофель и Стелла, Окассен и Николет – какая все это чушь, какая чушь.
Но чтобы не сойти с ума, надо читать. Ее взгляд упал на запертый шкаф. Отец доверил ей все свои ключи, но много лет тому назад попросил не читать книг, хранящихся в этом шкафу. «Это знаменитые книги и по-своему очень значительные, но ты их не поймешь, и, кроме того, в них есть много безобразного, вредного для тебя», – сказал он тогда.
Защищать ее от «безобразного»! Что же, если ей известно еще не все безобразие мира, то чем раньше она узнает остальное, тем лучше.
Она открыла дверцу и пробежала взглядом по незнакомым названиям. Одно из них ее удивило.
«Путешествия Гулливера»! Как очутилась здесь эта детская сказочка? Когда она была еще совсем маленькой, отец сажал ее к себе на колени и читал ей смешные истории о лилипутах и бробдингнегах. Но здесь есть какое-то продолжение. Что такое Лапута? Она начала читать – сначала рассеянно, но скоро уже горько смеясь над философами и их хлопальщиками. Она тоже спала до тех пор, пока ее как следует не хлопнули. Но теперь она проснулась.
Затем она дошла до йеху, и внутри ее что-то торжественно отозвалось.
Так вот наконец правда, обнаженная, ужасная, омерзительная – но правда. А она-то думала, что познала зло. Неужели все люди такие, как мама?
А она сама – какова она на самом деле? Даже в ее отце когда-то жил йеху, – иначе как можно объяснить ее появление на свет? Йеху призывает йеху – и возник новый йеху. Сколько порочной материнской крови течет в ее жилах?
На что намекали эти женщины в тот день, когда она, проходя мимо окна, услышала, как они издеваются над ревностью мамы?
«Доре долго его не удержать».
«Разве только она докопается до чего-нибудь, за что ссылают в колонии. В таком случае она, конечно, сможет его припугнуть».
Припугнуть?
Она принялась рыться в юридических книгах своего деда. Отчеты об уголовных процессах, в которых она вначале просто ничего не понимала, постепенно становились все яснее. После долгих недель терпеливого труда и обдумывания улик она скроила для своей матери лапутянский костюм – очень логичный, но совсем не по фигуре. Она сделала только одну ошибку, объяснявшуюся отчасти ее молодостью и неопытностью, а отчасти непрерывным анализом тонкостей латинской грамматики, – но ошибку роковую: она приписала бестолковой Доре Карстейрс безжалостную ясность и логичность собственных рассуждений.
Насилие над несовершеннолетней. Да, и особенно если несовершеннолетняя – virgo intacta[4] и падчерица насильника. Кроме того, это было бы сочтено кровосмешением. Если донести на того, кто совершил подобное насилие, его наверняка сошлют в колонии.
– Я думала, что у тебя хватит ума, чтобы…
– Эта кошка вцепилась мне в глаза…