А еще вспоминалось совсем недавнее – лишь год минул.

– Да понял я Машенька – чего ж не понять – не дурак твой батька! Ты прямиком в купчихи метишь – на свое дело замахнулась.

– В купцы, батюшка, в купцы – с улыбкой поправила Мария.

– В купчихи сталбыть… – хитро прищурился Михаил Еремеевич словно не слыша возражения. Добро, что хоть не в курсистки или медички или еще кого. Дело свое открыть, значит, думаешь. Дело если с какого-то конца поглядеть так и не такое чтобы плохое, да только… – он задумался. Только знаешь – дело-то может оно и свое – да только не твое, – не очень понятно скаламбурил он. Вот скажи, – продолжил он, – а много ли ты купчих знаешь? Тех, кто бы делами серьезными ворочал – не пирогами торговать или харчевню содержать паршивую. Аль зонтики шить, как эта Вера Павловна из этого вашего «Што делать», где князь на гвоздях спал? – дурашливо осклабился её батюшка.

Маша на секунду опешила – Михаил Еремеевич книг не чуждался но что-то она не помнила в их библиотеке знаменитое сочинение Чернышевского.

…Разговор происходил в здании Петербургской фондовой биржи, которую какой-то из поэтов читавших свои стихи в собрании молодых гимназисток назвал «Храмом Златого Тельца среди святынь Северной Пальмиры».

Многозначительные разговоры вполголоса в кулуарах аромат сигар и дорогого трубочного табака, роскошные ландо у парадного…

Рабочее место купца Баранцова являло собой кабинет со стеклянными стенами где кроме отца сидели за длинными канцелярскими столами три маклера в черных сюртуках.

Торги на бирже велись по двум большим разделам – товары и ценные бумаги.

К разным акциям и облигациям Баранцов не питал доверия – а вот товарами подторговывал.

Через стекла его конторы был виден торговый зал с несколькими большими черными досками – почти как в гимназическом классе. Шустрые служители в желтых ливреях сновали туда-сюда и мелом чертили сообщения о лотах и котировке.

Баранцов время от времени отдавал вполголоса распоряжения, и сидевший тут же юный посыльный бежал в торговый зал, передавая записки распорядителю торгов.

Иногда Михаил Ефремович отдавал курьеру пояснения, вроде:

«Керосин Нобеля, тысячу пудов берем» или «Катанное юзовское железо, лот номер двести пять – подожди пока упадет до семнадцати».

И вот сюда и пришла дочь купца Первой гильдии Баранцова Михаила Еремеева сына, не далее как месяц назад закончившая 2-ю Санкт-Петербургскую купеческую женскую гимназию, и теперь надумавшая как жить дальше.

Именно об этом она только что сообщила батюшке.

Она не хочет прожить жизнь пустой говорящей куклой, и раз уж она у него единственная дочь, то должна научиться управлять семейным делом – чтобы помогать отцу а потом когда-нибудь и стать во главе торгового дома «Баранцов и К».

И, похоже, ошиблась.

– Так много ли купчих знаешь? – повторил он вопрос.

– Ну как же – тетя Васса Железнева например, – вспомнила она приезжавшую к ним не раз хозяйку волжского пароходства – та была очень приветлива с ней и отцом, и даже ходили слухи что еще нестарая вдова имеет с промышленником Баранцовым не одни лишь деловые интересы, а еще и амурные.

– Ну а еще вспомнишь кого?

Мария запнулась – ибо кроме госпожи Железневой навскидку назвать никого не могла.

– А… Кабаниха! – пробормотала она в некоторой растерянности.

И тут же поняла что ошиблась.

«Грозу» она обожала, и еще когда вела дневник, время от времени писала на его страничках своим четким почерком слова главной героини: «Отчего люди не летают как птицы?». А вот батюшка сильно недолюбливал господина Островского вообще, а эту вещь в особенности. Катерина была в его глазах безмозглой потаскухой, которую от доброго и надежного мужа увел никчемный слизняк; ну а уж сам Борис – возлюбленный Кати… так лучше и не говорить вслух.