Серж последний раз отбыл в Москву в январе 1935-го. И исчез. На письма и телеграммы не отвечает. Рената несколько раз пыталась дозвониться по номерам, которые оставил ей Серж. Бесполезно. В трубке раздавались лишь протяжные гудки…
Григорий еще раз просматривает страницы.
– Я попробую вам помочь. Встречаемся ровно через неделю. Здесь.
Свои обещания Григорий всегда выполнял. На следующей встрече с Вассерманом он как бы невзначай спросил:
– Что вы знаете о Серже Викто́ре?
Вассерман насторожился.
– Кто вас надоумил? Жена?
Григорий неопределенно промычал.
Вассерман закурил длинную папиросу.
– Конечно, жена. Она обила пороги полпредства. Пишет письма во все инстанции…
– Что ей сказать? – наигранно небрежно спросил Григорий.
– Пусть его забудет. Чем скорее, тем лучше.
– Это так серьезно?
– Это очень серьезно.
Вассерман раздавил папиросу в пепельнице и несколько раз прошелся по узкому кабинету Григория.
– Я вам не должен этого говорить. Но скажу. По дружбе. – Губы Вассермана скривились в подобии улыбки. – Веклич был агентом Троцкого. Возил спрятанные в каблуках инструкции Зиновьеву и Радеку. Сколачивал фронт единой оппозиции.
В кабинете наступила гнетущая тишина. Вассерман закурил новую папиросу.
– Он пойман с поличным. Дает признательные показания…
– Нет, нет, нет! – Рената оттолкнула Григория, выскользнула из постели и стала быстро одеваться.
Их связь продолжалась уже неделю, встречались они каждый раз в новом отеле. Началось с той самой встречи в ресторане на бульваре Сен-Жермен. В ответ на немой вопрос Ренаты Григорий понес какую-то околесицу:
– Я навел справки. Обещали содействовать. Все образуется. Явное недоразумение… Месяц, самое большее – два…
Рената выскочила из ресторана. Григорий бросил на стол стофранковую купюру и посеменил вслед за ней. Рената рыдала, прижавшись лицом к сухой коре каштана.
– Вы лжете… вы лжете, как и все…
Григорий обнял Ренату за плечи, и она прижалась к нему всем телом. Потемнело, пошел теплый дождь, и вдали, за Монмартром грянул гром. Они вбежали в какой-то отельчик, и портье, не отрываясь от «Пари-суар», протянул Григорию ключ. Поднялись по узкой лестнице на верхний этаж, скрылись в комнатке, которую целиком занимала огромная кровать, стали срывать с себя мокрую одежду. А в закрытые ставни стучал мелкий парижский весенний дождь…
…Григорий и Рената сидят в маленьком прокуренном зале. Это мюзик-холл АВС на Больших бульварах. Медленно гаснет свет. На сцене за тюлевым занавесом появляются фигуры оркестрантов. Звучат знакомые всем мелодии парижских песенок. Жидкие аплодисменты. Свет гаснет вновь, и оркестр исчезает. И ослепительный луч прожектора вырывает из темноты яркий квадрат, и в этом квадрате – женская фигурка. Короткое платье, непропорционально большое лицо с черными пятнами глаз, и огромная трещина рта. Взрывается оркестр, и, заглушая оркестр, женщина выкрикивает слова, от которых по спине пробегает дрожь.
Рената наклонилась и тихо сказала Григорию:
– Эта песня про таких, как мы.
Григорий сжал ее руку.
Григорий закрыл глаза, и ему припомнилось последнее выступление Ольги в доме у мецената Фодаминского. На Ольге было длинное, давно не стиранное платье, а в руке какое-то подобие черного веера. Держалась Ольга надменно, щурила близорукие, уже почти не видящие глаза, не отвечала на поклоны. Стихи читала невнятно и монотонно, как заводная кукла. Гости вежливо хлопали и норовили незаметно выскочить через запасную дверь в дождливую зимнюю парижскую ночь…