Невыносимое пекло и жажда. Постоянная дикая жажда, не позволяющая нормально питаться, спать, работать…

Лейтенант НКВД[9] Синцов застегнул обе пуговицы на воротнике гимнастерки, тем самым закупорив доступ хоть и горячего, но все-таки воздуха к телу, сплюнул песок с языка, утер пересохшие губы тыльной стороной ладони и шагнул с крыльца внутрь здания.

Прошедший мимо солдатик из охранения вяло козырнул и скрылся за углом коридора. Синцов бегло окинул взглядом холл ведомственного здания, в котором находился райотдел НКВД. Обшарпанная синяя краска на стенах, «замаскированная» агитационными плакатами и распечатанными выдержками из устава. Потрескавшийся темно-коричневый линолеум. Годами не мытые окна. Свисающий с потолка одинокий цилиндрический светильник с бегающим по заросшему пылью плафону пауком. И густая… Затхлая духота. Не столь горячая и удушливая, как снаружи, но до тошноты забивающая нос и, казалось, мозг.

Он никак не мог привыкнуть к этой палящей жаре Кызылкума, к постоянному желанию пить и вечным выискиваниям мало-мальской тени. А ведь по местным меркам уже стал старожилом – должен был адаптироваться. Ан нет. Ссылка – она и есть ссылка!

Синцов остановился перед нужным кабинетом с табличкой «РО НКВД УзбССР. Капитан Делягин А. М.». В памяти промелькнули эпизоды из недавнего прошлого. Летний, умеренно теплый московский день с его «разноликой» уличной какофонией: гудки машин, детский говор, заливистый женский смех и грохот строевого шага по булыжной мостовой… Лейтенант проглотил ком в горле, сжал губы и потянул на себя дверную ручку.

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– А-а, Синцов… Приветствую, лейтенант. Проходи, садись, – меланхолично бросил сидевший за столом офицер. – Сейчас, обожди минуту.

– Есть!

Синцов уселся на старый скрипучий стул напротив начальника. Поправил портупею, потянулся было расстегнуть воротник, но опомнился и уже занесенной рукой поворошил выгоревшие на солнце, русые волосы с проседью на висках. Огляделся.

Особыми достопримечательностями кабинет не обладал. Прямоугольное помещение четыре на шесть метров: старая школьная мебель, две сдвинутые парты образуют стол, три стула, два шкафа без стекол, но полные книг и папок. В противоположных углах фронтальной стены: слева – серый металлический сейф, справа – древний, инкрустированный медью деревянный сундук с висящими над ним огнетушителем и ППШ-41[10]. На столе начальника: пепельница с горкой окурков, чернильница, граненый стакан, забитый остро заточенными карандашами, папка с какими-то бумагами, фуражка. Окно с распахнутыми иссохшими ставнями и пыльными стеклами – закрыто. Оно и понятно – в полуденную жару Синцов у себя в ауле тоже закупоривал хижину, дабы не пускать знойный воздух внутрь. Это ночью можно было распахивать и двери, и окна. Но после недавнего убийства в соседнем районе парторга Коханова, которого зарубили во сне неизвестные, оставлять настежь окна и двери стало боязно.

Допотопный электрический вентилятор, наверное, один из первых, созданных в РСФСР еще до войны, вяло крутил кривоватыми лопастями, не привнося даже малейшей прохлады в душный кабинет. Да и направлен он был пропеллером к хозяину. Взгляд Синцова скользнул по стене с портретом Сталина, вместо которого раньше висел Дзержинский. Жирная муха ползала по лицу вождя и нисколько не боялась его строгого, внимательного взора. И возможных последствий, им вызванных. «Да с чего тебе, муха, знать все то, что творится у нас в стране уже второй десяток лет?! Чего тебе бояться, насекомое?» Синцов утер потный лоб влажным и уже грязноватым носовым платком, провел по шее, задрав вверх подбородок с ямочкой. «Только ты – крылатая вольная букашка, а я, словно вша, привязанная к чьему-то потному, грязному телу, ползаю все, ползаю… Не убежать, не улететь, едрить тебя в дышло!»