Ее воинственная гримаса с наморщенным лбом и испытующим взглядом наконец испаряется, и я вновь узнаю свою тоскливую физиономию, будто выпрашивающую снисхождения.

Я говорю:

– Я ведь уже ничего не жду.

Алиса оставляет мой беспомощный всхлип незамеченным. Она говорит:

– И ты никому ничего не должна.

В моей голове приютился мой персональный психотерапевт. И сейчас, в разгар сеанса, он кричит на меня, вопрошая: как же я докатилась до такой жизни? Однако ведь потом я покатилась дальше и почти докатилась до смерти, но доктор меня спас. Вот только зачем?

Может, попросить об эвтаназии?

– Я просто хочу, чтобы меня все оставили в покое, – говорю. – Я просто хочу умереть.

– Умереть ради покоя? – бросает Алиса. – Покой? Ты хочешь получить чувство безмятежности? Чувство! Но чувствовать могут только живые. Мертвые не чувствуют ничего. Умерев, ты не получишь чего хочешь.

– Да мне и не нужно ничего, – взрываюсь я. – Мне просто плохо. Плохо!

– Ты, как и все страдальцы, гордишься своими страданиями, гордишься тем, сколько ударов судьбы пришлось на тебя. Больше тебе уважать себя не за что, и ты даже не ищешь.

– Ты не знаешь меня. Ты – это не я. Я вообще не понимаю, кто ты. Кто?!

Ответа не следует.

Мои брови не нахмуриваются, и мой рот не выстреливает очередью поучений, как правильно жить и зачем нужно это делать. Возникает тишина – будто тут и нет никого, кроме меня, – что, в общем-то, соответствует действительности, если смотреть со стороны.

Но не могла же она просто исчезнуть. Ох, едва ли.

И я, притихнув, жду.

Вдруг чувствую – что-то ползет по моей шее.

Это с меня соскальзывает плед, потому что, оказывается, я встаю с дивана. Вернее, не я, а Алиса.

Она идет в ванную.

Неужели я ее убедила? И мы возвращаемся к водным процедурам? Может, она и всю кровавую работу сделает за меня? Вот удружила бы.

Алиса стягивает с меня облепившее тело мокрое платье и бросает его в корзину. А я лишь наблюдаю за ее манипуляциями, потому что не улавливаю ни рук, ни ног – они всецело ее. Она по-хозяйски берет полотенце и обтирается. А я ощущаю жжение на коже от этого трения. Затем она накидывает халат и возвращается в гостиную. А я ума не приложу, что делать и как.

– Ты просто еще не понимаешь, что я – это ты, – наконец говорит Алиса. У нее спокойный голос.

Она открывает шкаф и перебирает мои шмотки. Берет и разглядывает одну из юбок. Может, ей стоило бы начать с трусов?

– Ты ведь не всегда идентифицируешь себя с собой, – глаголет она. – Например, когда засиживаешься допоздна за какой-нибудь развлекухой, хотя знаешь, что тебе рано вставать. Это потому что ты не ассоциируешь себя с завтрашней тобой, не остро воспринимаешь, что завтрашней тебе придется с трудом вылезать из постели. Ты внутренне разделяешь вас на разных людей. И завтрашняя ты уж точно упрекнешь себя вчерашнюю за свой недосып. И снова разделишь себя надвое.

Да, за мной числится такой недостаток. Ну а что тут можно было делать – в ежедневной суете время для своего осознанного отдыха можно выкрасть только из сна.

– И у нас примерно такое же разделение, – говорит она. – Только мы с тобой пересеклись.

Да что это за чушь такая? Конечно, всё намного проще. Я просто ловлю слуховые галлюцинации на фоне стресса. И еще у меня проблемы с координацией.

– Тебя нет, – говорю я. – Я брежу. Перенервничала и брежу теперь. Помутилась и придумала тебя.

Мои руки вынимают некоторые вещи из шкафа, вертят перед глазами и возвращают на место.

– Ты придумала? – усмехается Алиса. – Выходит, ты большая выдумщица? Такая вот у тебя фантазия, да?

Выходит, так.

– Ты? – нахально произносит она. – А кто ты?