– Мы че, с тобой спали? – ворчу я.

Подружки-близняшки сидят с выпученными стеклянными моргалками и разинутыми ртами.

Рыжий смотрит на меня глазами обиженной собаки.

– Алис, ты чего, не только копчиком ударилась?

– Не называй меня так… – психую я.

– Алис…

Музыка, гремящая из всех колонок в зале, теряет свою форму и превращается в беспощадную какофонию. Панорама перед моими глазами становится размытой, будто с помехами из-за плохого телесигнала. Мир словно сужается.

Я делаю медленные шаги назад, отходя от Рыжего и забредая в толпу дергающейся в танце молодежи, словно в ожившее кукурузное поле.

Он стоит и наблюдает, как я удаляюсь с лицом сломанной куклы. Да, я не чувствую лица, оно словно пластиковое. Не могу даже моргнуть.

Музыка орет невозможно. Но шум в моей голове заглушает ее.

Это сон?

А может, я уже покончила с собой и теперь спокойно лежу в кровавой ванне в синем платье? И это всё – потусторонняя иллюзия, переход в новый мир?

Мой мозг придумал эту арену и этот театр. Он показывает мне, как выглядит и звучит моя персональная преисподняя.

Ну конечно, я сейчас не здесь, мое тело не здесь, а там, где я вскрыла себе вены. Таксист-лодочник перевез мою душу из зоны живых в пристанище мертвых. И, пройдя через врата, ведущие в бездну, я попала в тот самый ад, где всё горит и разносятся вопли… невнятные вопли беснующихся в танце людей.

Эти скачущие демоны задевают меня локтями – и это больно. Мне больно, как если бы я была жива. Как если бы у меня была плоть. Которая сейчас ох как чувствительна.

Их слишком много вокруг, мне тесно в их толпе, они колошматят меня так, что мне не нужно даже себя щипать, чтобы проверить, не сплю ли я.

Меня трясет. Мне душно. У меня головокружение.

Силы будто уходят из меня.

Я сейчас просто рухну здесь, и меня затопчут эти безмозглые обдолбыши.

Я сейчас… сейчас… задохнусь.

«Не волнуйся», – слышу я шепот в ушах.

Резко оборачиваюсь.

Кто?!

Рядом в припадке бьются две потные миниатюрные овечки, размахивая руками с закрытыми глазами.

Это был кто-то из них?

Не смотрят на меня, не замечают, молча пляшут под оглушительный бит.

Вряд ли. Просто показалось.

Мое недомогание не проходит. Меня то знобит, то печет. Я пытаюсь не потерять зрение, держать фокус на чем-нибудь, но не могу ни за что зацепиться, всё будто ускользает. Только бы не упасть тут, среди этих безжалостных каблуков, готовых измолотить мое лицо и тело.

«Успокойся», – снова шепчет голос.

Прямо в уши. Сразу в оба.

Я вновь оборачиваюсь. Мои глаза максимально распахнуты: никого, кто мог быть так близко, чтобы ляпнуть что-то слышимое. Не так четко. Не в таком шуме.

У меня крыша едет.

Я определенно схожу с ума. Хотя сейчас ничего не может быть определенного. Всё где-то там, за пеленой.

Никто со мной не разговаривает. Мне это просто воображается. Моя воспаленная черепушка выуживает закатившиеся в щели обрывки то ли забытых, то ли несказанных фраз и пихает их в самые перепонки на полной громкости.

Я невольно хватаю себя за голову, прижимаю ладони к ушам, чтобы хоть немного сбавить этот раздирающий меня неимоверный шум.

Кажется, я что-то чувствую – в горле. Что-то мерзкое. Точно – я чувствую тошноту. Меня вот-вот вырвет.

Я, выставляя перед собой руки, пробую идти вперед. И еле-еле проталкиваюсь через народ. Я даже толком не понимаю, в какую сторону двигаюсь.

«Встретимся в туалете», – говорит голос.

Да что же это?!

Мне дурно.

Кажется, что сейчас упаду.

Кто-то возникает передо мной. Кто? Снова галлюцинация?

– Олеся, – слышу я и наконец почти четко вижу перед собой Свинью. – Ты танцуешь одна?

Я отворачиваюсь. Не до тебя сейчас, животное. Сгинь.