– Нет, я приноровился стрелять с этим металлоломом, – на самом деле он сейчас нагло лгал, но всё же лучше было выставить себя с лучшей стороны.

– Раньше вы участвовали в боях? – а вот это был плохой вопрос. Дмитрию конечно приходилось время от времени постреливать в недружелюбно настроенных дикарей, но это едва ли можно было назвать "боем", так что вывел свой козырь.

– Я встречался с чистильщиками, и смог уйти от них живым.

На усталом лице офицера промелькнуло удивление, а один из его спутников тихо присвистнул, к счастью, никто не начал расспрашивать подробности. Теперь они смотрели на него чуть ли не как на равного, а механическая рука в их глазах сразу превратилась из изъяна в суровый боевой шрам.

– Да уж, это редкость в наши времена. Ну так что, собираетесь идти в добровольцы?

– Я… Должен всё обдумать, – только сейчас к Дмитрию вернулся его страх. Какого чёрта он вообще здесь делает? Даже за фильтры чистильщиков, это был невероятный риск, его просто пошлют в первый ряд атаки, где его моментально пристре…

– Да, я понимаю вашу нерешительность, не у каждого хватит духу добровольно ринуться в пламя, особенно когда на личном опыте знаешь, как это пламя жжётся, – офицер сейчас явно пытался его уговорить, всё-таки он произвёл хорошее впечатление… Даже слишком хорошее. – Знайте, для нас было бы попросту глупо отправлять на бойню такого опытного человека как вы, если вы согласитесь, вас направят вглубь атаки, к опытным бойцам, пушечного мяса у нас и так достаточно. Я не прошу ответа прямо сейчас, но я был бы рад видеть вас в наших рядах.

– Я благодарю вас за понимание. Я, пожалуй, пойду, нужно многое обдумать.

Офицер едва заметно кивнул, и получив "разрешение" однорукий в ту же секунду вышел из палатки. Дмитрий тут же пошёл… Побежал в палатку Валерия. О чём он вообще думал? Он не собирался рисковать своей жизнью и точка! Это было глупо, и ему не стоило приходить к офицеру. Всего чего он сейчас хотел, это вновь уткнуться в книгу и хоть ненадолго сбежать из окружающего его ледяного ада. Он буквально вбежал в палатку старого механика, и первым, что он услышал, был жуткий, оглушительный, пробирающий до мурашек кашель…

Следующие несколько дней прошли напряжённо. В лагерь в огромном количестве шло оружие и люди, поначалу все боялись, что маленькому поселению не удастся прокормить такую толпу, но вместе с оружием вскоре начали привозить и запасы еды, сопротивление явно не экономило на этом налёте. Поражало и вооружение. Конечно, в большинстве своем это всё ещё были самоделки, пусть даже солдаты и утверждали, что они способны пробить броню чистильщика, во что верилось с трудом, но и полноценного оружия, отобранного у куполов или оставшегося с древних времён, было предостаточно.

В лагере все усердно работали, одни таскали на склад прибывающее снаряжение, другие тренировались перед боем, третьи поддерживали лагерь в нормальном состоянии – готовили, шили, подкладывали дров в огонь. Дмитрий тоже работал, вместе с Валерием они мастерили мину, способную сбросить поезд с рельс. С каждым днём упорного труда в людях всё сильнее разгоралась вера в победу, от бывшего пессимизма не осталось ни следа. Для всех это было радостью, но в голове однорукого возникало всё больше сомнений. Он не хотел рисковать своей жизнью, сама мысль о том, чтобы вновь попасть под прицел чистильщика, пугала его. С другой же стороны… Помимо веры в победу, которая становилась всё сильнее и сильнее, была и ещё одна причина, по которой Дмитрий был готов поставить на кон всё, эта причина – Валерий.

Из-за того, что они вместе собирали мину они почти всегда были рядом, и внутри однорукого кипели противоречивые чувства. Этот человек был всем для однорукого, он тот, кто спас его, тот, кто научил всему, в том числе и чтению, тот, кто собрал дня него новый протез, когда сломался старый, Дмитрий пропал бы без него, но… Однорукий помнил его другим, в его памяти навсегда запечатался образ того, старого Валерия, энергичного, весёлого, заботливого человека. Сейчас старик был лишь тенью себя прежнего, по меркам древних он даже не был стариком, он мог бы ещё жить и жить, но пепел его не пощадил. Его лёгкие умирали, и он медленно, но верно умирал вслед за ними, от всего того, за что он его любил, осталась только заботливость. И до этого нелюдимый, теперь старик и вовсе практически не выходил из своей палатки, решаясь на это лишь при крайней необходимости, но хуже всего был кашель.