В доме было две гостиные: одна справа, другая слева от входной двери. Признаки обитаемости имела только та, что слева. В камине горели дрова, повсюду в беспорядке валялись книги и газеты, на низком столике стояли чашки, блюдца и стаканы, а на спинку кресла был накинут чей-то клетчатый шарф. Как всё это было ему знакомо: ветхая мебель, туманное ощущение беспорядка и этот едва уловимый запах плесени и сырости, которым пропитаны все старые дома! Именно в таких комнатах он провёл свои детские годы. Старые впечатления имеют свойство сохраняться надолго.

Инспектор остановился у большого окна, выходящего на голые деревья, заснеженную лужайку и изгиб изрытого выезда, который вёл к большой дороге. Вдалеке виднелся холм, занесённый снегом. Выглядело всё это неестественно аккуратно и живописно, как декоративный пейзаж на рождественском торте. Холм – это, должно быть, гора Маунт-Ленстер, подумал он. Небо за ней набрякло лиловыми, свинцовыми тучами – надвигался снегопад.

Страффорд постучал ногтями двух пальцев по передним зубам, как делал всегда, когда бывал погружён в себя, или глубоко задумывался, или и то и другое.

Гарри Холл не соврал, это дело было весьма странным. Оно могло принести ему массу неприятностей, если он не проявит максимальную осторожность и не обойдётся с ним правильным образом.

Что это был за правильный образ и какая именно беда ему грозила, Страффорд ещё не понимал. Но в этой стране как-то не принято было убивать священников, и уж тем более в таких местах, как Баллигласс-хаус. Католическая церковь – другими словами, власти предержащие – вмешается в ход расследования и возьмёт его под контроль. Дело заметут под ковёр, а публику накормят какою-нибудь правдоподобной ложью. Единственный вопрос заключался в том, насколько глубоко можно будет спрятать факты. Насильственную природу смерти священника нельзя было совсем обойти вниманием, как, например, отправку проблемного юнца в ремесленное училище или ссылку некстати забеременевшей девицы в монастырскую прачечную.

Да, странное дело. Он прекрасно знал, что именно поэтому Хэкетт – старший суперинтендант Хэкетт, его дублинский начальник, – и поручил ему вести это дело. «Вы знаете, какое в тех краях положение вещей, – сказал ему Хэкетт с утра по телефону. – Вы владеете их жаргоном, перед вами они запираться не станут. Удачи».

В распутывании этого дела одной удачей явно было не обойтись, да и не верил он в её силу. Ты либо сам творишь удачу, либо тебе волею судьбы представляется счастливый случай.

И вот теперь что-то, какое-то древнее чутьё, подсказало ему, что он не один, что за ним наблюдают. Он осторожно повернул голову и осмотрел комнату. И тут увидел её. Наверное, она уже сидела там, когда Страффорд вошёл. В этих старых домах нужно было всего лишь замолчать и замереть, чтобы слиться с обстановкой, как ящерица на каменной стене. Она свернулась калачиком под коричневым одеялом на старом диване перед камином, подтянув колени к груди и обхватив руками голени. Её широко раскрытые глаза казались огромными – почему ему понадобилось столько времени, чтобы ощутить той самой мифической точкой между лопатками силу их пристального взгляда?

– Здравствуйте, – сказал он. – Извините, я вас там не увидел.

– Знаю. Я за вами наблюдала.

Ему были видны только её лицо и предплечья, поскольку остальная часть тела скрывалась под одеялом. У неё был широкий лоб, острый подбородок и большие, как у лемура, глаза. Жёсткие волосы окружали лицо ворохом непослушных и, судя по их виду, не особенно чистых кудряшек.

– Разве не отвратительно, – сказала она, – то, как белеет и сморщивается большой палец, когда его сосёшь?