– Хрен с ним, со Щегловым, – делился своими мыслями Василий Палеха. – За всю войну первый раз под пули попал. Ободрали бок да новую шинель продырявили. Зато наконец обратили внимание на эту ловушку. Дот ближе всего к реке стоит. Две-три ночи молчит, речники начинают успокаиваться, пробуют протоку пересечь. Фрицы одну-другую фелюгу пропустят, а ту, которая покрупнее, как когтями цепляют. Патронов не жалеют.

Андрей и сам представил, какое выгодное место занимает дот. Шестьсот-восемьсот метров не расстояние для 13-миллиметрового пулемета. Пули броню пробивают, а от деревянных сейнеров только ошметки летят. Черпанет судно воды, или в двигатель пули угодят – сразу ход теряется, а он у этих развалюх и так больше десяти узлов не бывает. Вот здесь их и добивают. Минометы подключаются, если сейнер покрупнее. Фрицы в азарте даже из автоматов садят.

– На моих глазах, – рассказывал Палеха, – пулеметчики из дота сейнер перехватили. И не маленький, метров двадцать пять в длину. Первыми же очередями подожгли, а потом издырявили и ко дну пустили. Мы помочь пытались, а что нашими «Дегтяревыми» сделаешь, когда каждая пуля из дота пробоину с ладонь, а то и с две, выламывает.

– Сколько нам времени отпустили? – спросил Ермаков.

– Два дня. Обещали артиллерийскую поддержку с левого берега.

– Пустое дело, – отмахнулся Черных. – Выпустят с расстояния четырех километров десяток гаубичных снарядов, они на площади в гектар рассеются.

– Будем на себя, братцы, надеяться, – сказал Палеха. – Дот это мелочи, а вот у меня от сына письма полгода не приходят. Жена с ума сходит.

У Андрея тоже на душе тяжко. Братьям по пятнадцать-шестнадцать лет, может, и обойдет их война. Хотя берут уже семнадцатилетних. Кого в училище, кого «добровольцами» на фронт. В таком возрасте на что угодно уговорить можно. На двоюродного брата уже похоронка пришла. От отца, который служил в обозе, с весны ни одного письма.

Вроде в обозе безопаснее, но летом сорок второго целые армии вместе с генералами и обозами в плен попадали, а еще больше – сгинули без вести. Родину надо защищать, но больно уж эта защита кувырком летит.

Насмотрелся Андрей на поля, усеянные мертвыми телами, побывал в атаке, где комбат орал «вперед» и пулеметы выбивали цепи атакующих, как в тире. Только пыль, крики раненых, и бойцы, как оловянные солдатики, валятся.

Однажды увидели огромную колонну пленных. Это уже возле Дона было. Может, тысяча, а может, две тысячи оборванных, насквозь пропыленных бойцов. Кто, несмотря на жару, в шинели, кто – босиком, и молчаливое шлепанье тысяч ног.

Андрей решения умел принимать быстро, а тут заметался. Куда прятаться? Степь, полусгоревший хутор и речушка по колено. В одном из дворов увидел крышку погреба. Отсидимся, ребята? Может, не разглядят фрицы в бурьяне да среди горелых бревен и досок эту крышку. Ребята помялись. Двое вздохнули и пошли навстречу колонне, доставая листовки-пропуска из карманов.

А трое нырнули следом за Ермаковым в сырой темный погреб, куда проникали лишь мелкие лучики света. Просидели, пролежали на земляном полу без малого двое суток. Раньше выбраться не было возможности.

Наверху ходили, разговаривали немцы. Шарили по своей привычке, искали окруженцев, оставленное жителями барахло. Спасло ребят то, что сильный физически Андрей сумел подтянуть несколько обгорелых досок и хоть как-то замаскировать крышку.

После долгой ходьбы нестерпимо хотелось пить. Может, надо было вытерпеть, но обнаружили кадушку с осклизлыми мягкими огурцами и накинулись на них от голодухи и жажды, запивая огурцы заплесневшим рассолом.