У вас какой был – ручной или станковый?

Максим обыкновенный. Тогда, по-моему других-то и не было.

Вас учили стрелять из него?

Нет, мы уже боевые. Мы все могли сами. А потом, все-таки у нас зрение, у нас навык. Мы же снайперскую школу кончали. Там только один мальчик погиб. Он сидел такой грустный, наверное, чувствовал, что погибнет – к амбразуре не подходит, к пулемету не подходит. Он сидел, сидел, и все… Как его убило, я не знаю. Наверное дернулся. Бывает так, что человек чувствует, что он погибнет.

Может быть, какие-то случаи поподробнее можете рассказать?

Как убивала? Это ужасно. Не надо. Я говорю, мы лежали с Ольгой на расстоянии вытянутой руки. Говорили тихо потому, что перед нами недалеко был немец. Они же все прослушивают. У них охранение организовано было лучше все-таки. Мы старались не шевелиться, потихонечку сказать что-то, выследить. До того все затечет! Допустим, я говорю: «Оля, я». Она уже знает – она этого не будет убивать. После выстрела я только помогаю ей наблюдать. Говорю, допустим: «Вон за тем домом, вон за тем кустом», она уже знает куда смотреть. По очереди стреляли. Днем мы обязательно лежали на позиции, ночью приходили, и уходили ночью. Каждый день. Без выходных.

Вот вы говорите, что винтовку нельзя было подвинуть?

Ни в коем случае!

А как же она лежала? Просто уперта в плечо?

Уперта в плечо и у тебя обязательно палец на спуске. Потому что в любое время можешь нажать. Сектор обстрела 800 метров. И вот смотришь, смотришь – вдруг появится цель. Когда цель попадает в перекрестье, тогда я стреляю. То есть цель сама «подходит» под выстрел. Ну и, конечно, пристреляно это место.

Был случай, мы очищали лес. Конец войны, солдат мало, конечно. Снайперов послали опять с автоматами, но винтовки всегда при нас. С одной стороны мы, а с другой – наши разведчики. И вот мы шли друг на друга и забирали в плен, кто там попадался. Я тут отпустила мальчика. Такой он был заморыш, а у меня брат маленький, тоже такой примерно. Я пожалела его – не убила, и не взяла в плен, хотя конечно не должна была этого делать. Не знаю, может, потом его кто и убил или взял в плен, но я его не тронула.

Еще был случай, когда мы освобождали Дойч-Кроны, есть город такой. Этот город находился в лесу. Мы его, вроде, освободили. Взяли много пленных. Идем дальше. Вдруг нас догоняют и говорят: «Город опять занят немцами». Мы их разогнали, а они из леса опять вошли в этот город. Пришлось второй раз его брать. Но мы тут уже никого не щадили – до того разозлились. Мы тут много поубивали, очень. Война есть война. Было такое дело.

Окончили мы на Эльбе. Расположились в немецких домах. В 3 часа подняли по тревоге. Стреляют, а мы не поймем – думаем, неужели фрицы? Объявили конец войны. Мы побежали в подвал, там какую-то заразу нашли и пили, закусывая вареньем. Между прочими, когда мы были в наступлении, наш хозвзвод все время отставал. Освободим поселок, вот, входишь в дом, а там на плите еда еще горячая. Девчата: «Тонь, давай попробуй». Вот Тоня-дура начинает пробовать. Если я сразу не умерла, значит, мы все это едим. А то, что вот убьют меня, я даже не думала. У меня даже в голове этого не было!

Потери были в вашем отделении?

Нет. Представьте, мы все живы. Но у двоих были тяжелые ранения. Мединская Лена и Нина Мазярова были ранены при артобстреле. Но они потом опять вернулись в нашу часть и мы до конца были все вместе.

Какое было к вам отношение солдат?

Хорошее! Солдаты к нам хорошо относились. Бережно, не обижали. Нам то шоколадку подбросят, то еще чего-нибудь.

Какие были отношения с населением освобожденных стран – Германии, Польши?