– Значит, это твой путь?

– Выходит, что так. Не думай, что мне не было жалко из-за того, что не оправдала твоих надежд, но всё уже случилось. Кто скажет, чем бы всё закончилось, если бы ты была жива? Я не хочу гадать. Помнишь там, в Британии, когда я уже начала серьёзно заниматься боксом, и мы получили тот домик в Оксфорде, ты спросила у меня – зачем обязательно ездить на тренировки в Лондон за сорок миль, разве в университете нет нормального спорта? Нормальный может и был, но он не мог сделать меня первой, поэтому я садилась на свой мотоцикл и каждый день проезжала эти сорок чёртовых миль.

– Ещё бы не помнить.

– До какого-то времени оттягивала окончательное решение, избегала делать выбор. Думала, что пройду сейчас чемпионат мира, потом Олимпиаду, университет закончу, и, вот, передо мной будут открыты все пути. Теперь уже нет смысла сомневаться. Я всегда хотела драться. Наверное, это моя природа. Нет, мне нравилось, конечно, то, что ты делала, но куда сильнее мне нравилось другое.

– Прости, если давила, – Хелен встала прямо перед ней, сложив руки на груди. – Иногда я всё же поддавалась предательской мысли, что смогу сделать из тебя то, что сама хочу видеть. Это было ошибкой. Теперь вижу.

– Ладно, что-то меня понесло, – в какое-то мгновение ей вновь захотелось прикоснуться, но она вспомнила, что не выйдет. – Надо проехаться. Машину опробуем.

– Ну, давай.

– Насчёт того, что ты сказала. Это только я виновата во всём.

– Да не виновата ты ни в чём.

– Ладно, поехали уже.

Медленное движение, – а она не хотела спешить, – успокаивало, затягивало как поток, будто весь мир течёт мимо неё, не прилагающей никаких усилий к этому скольжению в пространстве. Ехала с выключенным радио и мало смотрела по сторонам, лишь на втором плане сознания отмечая, что «Тойота» ведёт себя уверенно, ничто в ней не стучит, и колёса без задержки слушаются руля.

Слова мамы не давали покоя, заставляли вспоминать даже против воли, и она вспоминала. Казалось, события её жизни выстраивались в странную, прерывистую нить, где всё, вроде бы, было предопределено, и всё казалось случайностью.

– О чём думаешь? – спросила Хелен.

Она появилась на переднем сидении, будто всегда и была там, невидимая до времени.

– Всё было предопределено? Ну, наша жизнь, всё, к чему мы пришли сейчас. Ничего нельзя было изменить?

– Ах, об этом. Хочешь моё мнение? Нет, ничего не было предопределено. Все наши истории – это сплетение случайностей в мире хаоса.

– Ты никогда не верила в судьбу.

Она остановилась на перекрёстке, и где-то там, на втором плане сознания, за линией светофоров шли длинные сцепки автопоездов, набитые красными «Приусами».

– Цепи случайностей, – продолжала Хелен. – Мы с твоим отцом сошлись с разных концов света, будто две пули, что вдруг столкнулись в воздухе и сплавились в единое целое. Разве нет? Сама знаешь, что так. Я родилась на Миссисипи, в уютной и скучной глуши, увлеклась археологией, училась в Беркли, сотрудничала с Оксфордом, отправилась в Грецию с одной из университетских экспедиций. Твой отец родился в Москве, стал врачом, работал в России, потом эмигрировал. Он даже не думал поначалу, что осядет в Афинах, хотел в Лондон или хотя бы в Мадрид. То, что я оказалась его пациенткой, было чистой случайностью. Воспаление аппендицита во время полевой работы, ближайшая больница в Афинах, наша поездка из Арголиды на трясучем джипе, из-за чего стало ещё хуже, и, наконец, он, сделавший мне операцию.

– Да, я помню твой рассказ.

– Как мы сошлись? Как полюбили друг друга, хотя были столь различны? Случайность. Он приглянулся мне ещё в больнице, но ничего такого не произошло, и только когда мы встретились во второй раз… Это было в Берое. Ты, может быть, бывала там, и тогда вспомнишь смотровую площадку на горе, с которой видны огни ночного города, и тогда был вечер, и там стоял такой острый и сладкий запах весны. Твой отец неплохо говорил по-английски, что было редкостью для греков. Я даже не знала поначалу, что он русский.