– по сути разновидности терапевтического транса, перехода в такое измерение, такую плоскость сознания, остающегося в психиатрическом смысле ясным, в котором возможен порождающий новые смысл и видение инсайт. Это близко к тому, что описывается как эриксонианский гипноз, обусловливание (Бендлер, Гриндер, 1993; Хеши, 1995; Хеллер, Стил, 1995; Эриксон, 1994). Т. Крон подчеркивает неуправляемость момента диалога, в котором все происходит «само собой». Обыденное состояние сознания, по утверждению кибернетиков, выводит в поле активного осознавания лишь 2 % содержания психики, оно ситуативно-функционально, в нем возможна версификация, но поэзия – нет. В этом состоянии сознания разговор с пустым стулом не более чем «бзик», но в нем можно двигаться и подходить к моменту диалога, продвигаясь от одного момента к другому, а не от одной сессии к другой. И если терапевт рефлексирует свою работу только в понятиях методов, это вопрос не метода, а объемности методической рефлексии.

Интеграция, подчеркну еще раз, это поиск общего в различном, а не собирание пазла из выявленных различий. Таким общим моментом мне представляется трансметодичность. Предлагая трансметодическую психотерапию как подход, я имею в виду не еще один метод в ряду методов, а представление о психотерапии как прохождении через разные методические пространства (trans) в поиске и подготовке целительного момента терапевтического транса (trance), внутренние механизмы которого недоступны управлению терапевтом. Вместе с тем трансметодичность: 1) облегчает видение и понимание психотерапии в широких контекстах человеческой жизни и культуры, 2) подводит к внутренне непротиворечивому объединению экспериментального и экспериентального подходов, академической психологии и психологической практики, 3) представляет гуманизацию психологии и интеграцию психотерапии как стороны единого процесса, формирующего не только человеческое лицо, но и человеческую суть психологии и психотерапии.

Мне чуждо конфликтное противопоставление академической и гуманитарной психологии, психологии и психотерапии, медицинской и немедицинской психотерапии, старой и новой психологии и близок мягкий юмор Милтона Эриксона: «Вчера вечером мне позвонил приятель: "Я нашел способ, как излечить подростков от их идиотских выходок. Надо поместить их в глубокую заморозку и оттаять, когда им будет двадцать один". Моего сына совершенно серьезно беспокоило отсутствие у меня ума. Он мне так прямо и заявлял, что я довольно туп. Потом он уехал учиться. Позднее он признался: "Знаешь, па, мне хватило двух лет, чтобы заметить, что ты как-то перемахнул от идиотизма к интеллекту". Недавно он позвонил… и сказал: "Па, считай себя отмщенным. Мой старший наконец открыл, что у меня есть какие-никакие мозги, и заявил мне об этом"» (Эриксон, 1994, с. 225).

Закончу историей из собрания М. Бубера. Рабби Мордехай из Лехковиц толковал Тору людям, не принимавшим его пути. Они насмехались над ним: «То, что ты говоришь, никак не объясняет стихи Торы». Он ответил им: «Неужто вы думаете, что я пытаюсь объяснить стихи Торы? Я хочу объяснить те стихи, что во мне» (Buber, 1991, с. 156).

Homo solus[17]

К одиночеству, взывая о помощи, лепятся эпитеты: беспомощный, несчастный, подавленный, безысходный, покинутый, заброшенный, отчаявшийся, отчужденный, затерянный, тревожный, ужасный, тоскливый, смертельный… В ряду синонимов одиночества – одинокость, покинутость, разобщенность, сиротливость, сиротство. Если поиграть словами, одиночество – одноочество: один-ок – одно око: лишающий объемности взгляд на мир. И тогда у В. Маяковского: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека» – одиночество одноокого в мире, где за спиной глядящие двумя глазами, а впереди слепые. Одиночество, когда умрешь и на похороны некому прийти, и одиночество в толпе или вдвоем, одиночество непонятости и непринятости, одиночество покинутого и забытого, одиночество поднявшегося на вершины власти или славы, одиночество брошенного на дно жизни, одиночество неразделенной любви, одиночество молящего: «Пошли мне, господь, второго, чтоб не был так одинок» (А. Вознесенский), одиночество отчаянности: «Какое мне дело до вас до всех? А вам до меня?» (М. Соболь), одиночество «мучительного, с кровью» взывания: «Граждане, послушайте меня» (Е. Евтушенко), одиночество как «заключение в одиночной камере своего Я» (Т. Уильяме), одиночество как «переживание себя больше, чем окружающего» (И. Хакамада).