– С меня причитается,– заявил он, почувствовав облегчение.– Пайку хавать сядем, вякни. Я тебе какое-нибудь пойло подгоню. Бордо, Аперитив, Сивуху?

– Сбой какой-то видать случился. Я тебе феню на извилины не вешал,– тут же открестился Сергей от очередного побочного эффекта.– Мозги видать у тебя, Толян, такие восприимчивые. Влез ко мне в черепушку самопроизвольно и нахватался в закоулках. Я сам уже забыл, когда по фене ботал.

– А че? Нормальный слэнг. Емкий, мать твою за ногу,– выдал очередные фразы Анатоль.– Век воли не видать. Отвечаю.

– Зачем ты, дорогой упоминаешь ноги его матушки? И как это ее "за ногу"? Чем?– Мерс укоризненно покачала головой, со стоящими дыбом волосами. Она перед зеркалом делала себе прическу, естественно с помощью браслета и процесс был в самом разгаре.

– Елки-метелки!– восхитился журналист, уставившись на подругу.– "Взрыв на макаронной фабрике"– так и колдыбай. Я такой ни у кого не видел. Эксклюзив – рашен. А ноги матушки здесь я упомянул потому что, так принято в некоторых социальных слоях России. Видимо для того чтобы подчеркнуть важность предыдущей фразы. Это все равно как приправа к блюду. Ну, перец, соль. Острота чтобы была.

– Не трогай, дорогой, матушек. В России таких называют "матершинник" и считают людьми малодостойными. Мне будет очень неприятно, если тебя станут так называть,– Мерс скрутила волосы в тугой "конский хвост", помотала головой, проверяя, насколько удобно ей с такой прической и перебрав десяток "мастей", остановилась на пепельно-золотистом, щелкнув окончательно пальцами.

– Хорошо, любимая. Только ради твоего душевного равновесия, дорогая. Клевая шмара получилась,– обнял он девушку, подкравшись сзади на цыпочках и охнул, получив легкий электроразряд, а исчезнувшая мгновенно Мерс, материализовалась у него за спиной и, щелкнув пальцами, обездвижила выпучившего глаза журналиста. Волосы, коротко стриженые при этом встали на его черепе "ежиком" и девушка, придирчиво оглядев приятеля, произнесла.

– Ну, ладно, сойдет. Отомри уже, жуткая гримаса. Это, конечно, не "взрыв на макаронной фабрике", но торчат тоже очень впечатляюще. Так и ходи,– Анатоль схватился за голову, рассматривая себя в зеркале ростовом, которое, кстати, тоже Мерседес изобразила. Монументальное, с боковыми плоскостями. Трельяж. Руки журналиста коснулись волос, но пригладить или взъерошить их ему не удалось. Волосы торчали как гвозди.

– Солнце мое, что за хрень? Как с этим жить? Верни, как было, душевно тебя прошу,– простонал он жалобно.

– С одним условием,– сурово свела брови Мерседес.

– Все что угодно, кроме суицида,– легкомысленно и поспешно согласился журналист.

– Ты не поминаешь матушек по этой "фене" и не подкрадываешься ко мне сзади,– озвучила Мерседес условия.

– Легко. Ты, дорогая, оставила такое широкое поле, что грех жаловаться,– обрадовался Анатоль.

– Тогда имей в виду, я наворожила, что бы всякий раз при нарушении твоего обещания, прическа эта возвращалась, ну… и что бы тебе сразу это становилось понятно без зеркала, то слегка будет встряхивать электричеством,– торжественно сообщила "ворожея".

– Это что же выходит? Вообще поминать матушек запрещено?

– По фене – нельзя. А вообще сколько угодно, милый. Я что зверь? Если с уважением, если прогнувшись с почтительностью, то, пожалуйста, дорогой,– Мерседес погладила нежно Анатоля по голове и волосы торчащие, под ее рукой, послушно припали к скальпу.

– С вас 100 франков, мсье,– Мерседес ласково потрепала Анатоля по щеке.

– Банковскую карту принимаете?– деловито осведомился тот и полез в карман за портмоне.– Или наличными предпочитаете получить, мадемуазель?